Внутренняя гниль убивала быстро.

Хотя даже и без этого, в пустыне выжить было нельзя. Благодать за пределы стана не выходила.

Побывав в Черном Городе, увидев Тьму, наполнившую там все и всех, Вождь точно понимал, что окончание сегодняшнего Ритуала для многих городских совпадет с окончанием жизненного пути.

Еще до полудня, Вождь надеялся избавиться от неизвестно как случившегося зятя.

Он ничего не знал о тенях и не поверил Дарину, разбудившему его ночью криками о том, что Дара будут Черной Княгиней. Сны вещи ненадежные, а Дарин слишком любил сестру. Мог и выдумать.

Первыми отмерли дети, их ауры окрасились свойствами души. Вместо серых, стали разноцветными. Дети всегда легко принимали Свет.

Отмер князь, его багровая аура приобрела золотой оттенок. Воин. И Торговец.

Начали приходить в себя женщины. Женское любопытство и вера в чудеса сильнее страха смерти.

Многим понадобится сегодня помощь врачевателей.

Свет беспощаден и входя в душу, открывает её полностью, показывая всю неприглядность Тьмы. С этим еще нужно научиться уживаться.

Мужчинам было тяжелее всего. Многие придут в себя лишь через несколько дней. Несколько человек погибло. И с этим ничего нельзя было теперь поделать.

Кровь на руках Князя. Груз на плечах Вождя.

Когда все закончилось, Князь подошел к будущему тестю. Хотя почему будущему? Метка на руке Князя никуда не делась, — Я сделал то, что ты хотел, Вождь, — черные глаза смотрели жестко, — Когда обряд единения?

Хаварт окинул его нечитаемым взглядом, задержавшись над головой Князя. Через кроваво-золотую ауру проступало зарождающееся сияние. Аура Вождя. Самое жесткое принятие. Изменение от Я до Мы. Способность присоединять и объединять души народа.

— Если ты будешь в силах, — то после заката, когда выйдет первая звезда, — не торопясь проговорил Вождь.

— А что не так, с моими силами? — удивился Князь.

Вождь усмехнулся,

— Еще не вечер, — и показал тому за спину,

— Уверен, что твои люди готовы к празднику? — и развернувшись, побрёл в стан.

Князь оглянулся. Жители города, многие из которых, годами не выходили за крепостную стену, сейчас выглядели в большинстве своём крайне растеряно. Они сидели, стояли, некоторые просто лежали на земле с глупыми выражениями лиц. Кто-то рыдал в голос. Кое-где дымились обугленные пятна. Среди всего этого хаоса бегали дети.

— Мы справимся до вечера, — ответил Князь, поворачиваясь к Вождю.

За спиной никого не было. Лишь ветер гнал по пустыне куст верблюжьей колючки.

Глава 8. Свет и Тьма

Отец вернулся с ветром. Прошелестел внутрь тихим сквозняком, отодвинувшим полог шатра, и вышел уже человеком.

Пустыня унесла куст верблюжьей колючки. Он стоял в парадном ритуальном одеянии, уставший, разом похудевший. Лишь глаза сияли Светом Неназываемого.

Обычно после таких ритуалов отец не выходил подолгу, иногда оставаясь внутри на несколько дней.

— Возвращаю себя в человека, — говорил он, улыбаясь в усы, когда я маленькая, еще рисковала задавать вопросы.

Отвечал он всегда, но понимать многие вещи я стала лишь спустя годы.

— Мы рабы перед Светом, потому что невозможно противостоять Милосердию. Ведь если капля воды питает росток, то водопад убивает всё живое. Свет нужно контролировать также жёстко, как и Тьму.

После Ритуала к нему запрещалось обращаться и с просьбами и вопросами.

Я сидела под навесом, молчала, пережидая. Подняла на него глаза. Как, наверное, это здорово, когда мир открыт и однозначен. Когда нет сомнений и страха перед будущим, когда можешь прочитать каждую мысль любого существа, увидеть его воспоминания, забрать его боль, вылечить его душу…

Я дёрнулась. Вот дура! И опустила глаза, заливаясь краской стыда.

— Ты не виновата, — отец смотрел на меня и внутрь меня, будто заледенев, не двигаясь, лишь голубое сияние, плескавшееся в глазах, отличало его обычного человека. И меняло всё, также как луч солнца, упавший на водную гладь, меняет всю поверхность на что-то непостижимое, сияющее. Вроде бы и вода, а смотреть невозможно.

Я вновь заглянула ему в глаза, обмирая от страха и боясь найти там осуждение? Гнев? Презрение? И понимая, что совершила, возможно, самую большую ошибку в своей жизни.

Если бы я все рассказала ему вчера, когда мы приехали, наедине, можно было бы сохранить это в тайне. Отец всегда говорил, — Что происходит в шатре, — из шатра не выходит.

Не сегодня. Сегодня он был единым сосудом Света. И то, что принимал, — узнавали все. Ну, если конечно, был вопрос. Ответ на пустое место не приходит.

Так и я, заглянув в это сияние, узнала о том, что Князь в ожидании Ритуала провёл бессонную ночь на городской стене, что он ждёт обряда со мной, что его аура стала тройной. А ведь редко, когда душа выдерживала силу сплетения двух путей.

— Ты не виновата, — отец легко коснулся ладонью моих волос, и развернувшись, ушел в шатёр. Легкость его касания никак не совпадала с тем, что я увидела в его глазах.

Полог опустился.

В такие моменты мне казалось, что внутри не шатер, каждый уголок которого заполнен знакомыми с детства вещами, а другой мир.

Пустота черного каменного мешка, в котором я сидела позапрошлой ночью не была так страшна, как та тишина, что скрывал сейчас этот полог. Тишина, невозможная для живых.

Мы все шевелимся, дышим, двигаемся. Сейчас я не слышала изнутри не звука. И входить в шатер было строжайше запрещено.

Но у меня не было другого выхода. На плохо слушающихся ногах я подошла к входу.

Мне нужно было, чтобы отец отменил принятое решение. Решение, последствия которого изменят жизнь всего племени. Решение, которое положило на одну чашу весов мою честь, а на другую, — жизнь всех людей, прошедших сегодняшний Ритуал.

— Отец, они приняли Свет! Это нерушимо! — я отодвигала край полога, не пытаясь зайти, обманывая себя, как когда-то в детстве. Заходить внутрь нельзя, но про открывать завесу ничего сказано не было.

На меня обрушился грохот и свет. Казалось, что в шатре бушует солнце. Ослепленная и оглохшая я шарахнулась назад, опуская ткань. И бросилась в свой шатер, сбивая всё на своём пути, падая и вновь поднимаясь, задыхаясь от ужаса и боли.

Если бы у нас была обычная семья, то шатер наш выглядел бы, как и другие, стоящие вдоль дороги, повернутые входом наружу, с навесом над циновкой, на которой хозяин дома обычно принимал гостей, и где сидели мужчины после длинной рутины ежедневых дел, ведя неспешные разговоры и попивая обжигающий отвар.

Если вечер был холодным, то гостей принимали на мужской половине, куда жена хозяина приносила через внутренний проход угощения и напитки.