Как жаль, думала Сати, что Пао сейчас не здесь, не со мною рядом! Она ведь непременно была бы здесь! И тогда мы могли бы разделить это ощущение счастья…

Воздух заметно потемнел, но вода все еще хранила вобранный в себя свет дня.

Кроме Сати, на палубе был еще один человек: последний из тех пассажиров, что вместе с нею отправились в плавание из столицы. Это был молчаливый мужчина лет сорока, по всей видимости, государственный чиновник в сине-коричневой форме служащего Корпорации. Различные виды формы были на Аке чрезвычайно распространены: школьники, например, носили алые шорты и рубашки, и их шумливые беспокойные группки, яркие пятнышки и черточки на довольно мрачных улицах больших городов, выглядели немножко непривычно, но очень радовали глаз. Студенты колледжей носили форму зеленовато-ржавых тонов. Сине-коричневая форма была у сотрудников Центрального Социокультурного Управления, включавшего Министерство поэзии и искусства, а также Всепланетное министерство информации. Сати лучше всего знала сотрудников именно этого Управления. Сине-коричневую форму носили даже поэты — во всяком случае, официально признанные — и те, кто занимался выпуском аудиозаписей и «пек» сериалы для неовидения. А также библиотечные работники и сотрудники различных департаментов — например, Департамента этической чистоты, — но с ними Сати была несколько меньше знакома. Значок на лацкане сине-коричневой формы ее спутника свидетельствовал о том, что этот человек занимает довольно высокий пост советника. Когда они только еще отплыли из Довза-сити, Сати все время озиралась, надеясь заметить кого-нибудь из приставленных к ней надзирателей, очередного сторожевого пса, который будет следовать за ней по пятам и во время этого путешествия. Она все время ждала, что пассажир в сине-коричневой форме проявит к ней какое-то особое внимание, чем-то выдаст себя, однако ничего подобного не происходило. Если он и знал, кто она такая, то абсолютно никак этого не проявлял. Он был чрезвычайно молчалив, всех сторонился, ел за капитанским столом, общался только со своим ноутером и избегал тех групп праздных болтунов, к которым всегда присоединялась Сати.

Сейчас он молча стоял на палубе недалеко от нее, и она, кивнув ему в знак приветствия, тут же отвернулась и перестала обращать на него внимание. Похоже, именно этого он больше всего и хотел.

Однако он вдруг заговорил с ней, нарушив звенящую тишину, повисшую с наступлением темноты над пустынными берегами Эрехи; в этой тишине был слышен лишь шепот воды, упорно сопротивлявшейся носу и бортам парома.

— Тоскливые места, — сказал Советник. Звук его голоса разбудил молодого эбердина, привязанного к пиллерсу. Эбердин затряс головой и тихонько проблеял: «Ма-ма!»

— Бесплодные земли, невежественные люди, — помолчав, продолжил свою мысль Советник. — А вы что же, «глазами влюбленных» интересуетесь?

«Ма-ма!» — опять проблеял маленький эбердин.

— Как вы сказали? — не поняла Сати.

— «Глаза влюбленных» — это такие камешки. Самоцветы.

— А почему они так называются?

— Название им придумали местные жители, люди примитивные и невежественные. Воображаемое сходство. — На мгновение глаза Сати встретились с его глазами. Издали в темноте он казался ей обычным чиновником, чопорным, туповатым и самовлюбленным. Холодная острота его взгляда неприятно удивила ее. — Эти камешки находят по берегам горных ручьев, — продолжал он. — Вон там, — он указал вверх по течению реки, — и только в этих горах, на этой планете. Но Вас, насколько я понимаю, привел сюда интерес к чему-то совсем иному?

Так, значит, он все-таки знает, кто она! И желает показать, что отнюдь не одобряет решение властей спустить ее с поводка.

— За то недолгое время, что я успела провести на Аке, — сказала она, — я видела только Довза-сити. И вот теперь мне наконец разрешили посмотреть кое-какие достопримечательности вашей планеты.

— И вы отправились вверх по реке? — криво усмехнулся Советник. Он явно ждал продолжения, словно она обязана была перед ним отчитываться. Сати прямо-таки кожей чувствовала это требовательное ожидание, и все в ней воспротивилось этому молчаливому насилию. Советник смотрел на багряные в последних лучах солнца долины, где над горизонтом уже сгущалась ночная мгла, потом опустил глаза и уставился на воду, по-прежнему прозрачно светившуюся вобранным светом. Молчал он довольно долго. — Довза — самый лучший район планеты, — промолвил он наконец. — Плодородные земли, процветающая промышленность, замечательные курорты на юге. Вы ведь ничего этого тоже не видели! Так почему же вы предпочли отправиться в эту пустыню?

— Я родилась в пустыне, — сказала Сати, надеясь своим ответом на какое-то время заткнуть этому типу рот.

— Ничего подобного! Нам хорошо известно, что Терра — богатая, плодородная и прогрессивная планета! — возмутился он.

— Какая-то часть ее земель действительно в какой-то степени сохранила свое плодородие, — спокойно возразила Сати, — но куда большая их часть по-прежнему бесплодна. Мы так и не сумели восстановить эти земли. Мы очень плохо обращались со своей родной планетой, Советник. Она ведь довольно большая, так что там для всего хватает места. В том числе для гор И пустынь. Как и у вас, впрочем.

Она чувствовала, что говорит с вызовом.

— И все же вы предпочитаете бесплодные пустыни и допотопные транспортные средства? — ехидно спросил он.

Да уж, в его голосе не было и следа того преувеличенного почтения, которое выказывали в разговорах с ней люди в Довза-сити! Они относились к ней, как к хрупкой экзотической диковинке, которую нужно прятать от грубой действительности. То была какая-то странная смесь подозрительности, недоверия и.., уважения. А Советник прямо говорил: не следует позволять инопланетянам слоняться одним где попало! Это был первый случай ксенофобии, с которым она столкнулась на Аке.

— Я люблю воду, люблю путешествовать на судах, — сказала Сати осторожно и вполне миролюбиво. — И нахожу, что здешние места очень красивы. Это, конечно, суровая красота, но удивительно чистая. А вам так не кажется?

— Нет, — отрезал он тоном, не допускающим возражений. Это был голос истинного слуги Корпорации, настоящего представителя официальной власти.

— Но тогда зачем же вы плывете на этом пароме? — притворно изумилась Сати. — Неужели только ради «глаз влюбленных»? — Последний вопрос она задала легкомысленным, даже кокетливым тоном, давая своему собеседнику возможность тоже переменить тон, вступить в новую фазу игры, прекратить взаимные подкалывания и упреки. Впрочем, возможно, он этого и не хочет.

Он действительно не пожелал вступать в предложенную Сати игру.

— Дела, — кратко ответил он, «виздиат» — основное аканское оправдание, означающее «неоспоримую и благородную цель». — В этой местности, — продолжал он сурово, — сохранились очаги весьма косной культуры и упорно продолжающейся реакционной деятельности. Я надеюсь, вы не имеете намерения совершать вылазки в горы? Учтите, там, куда не успело проникнуть просвещение, туземцы ведут себя порой очень жестоко; они просто опасны. И поскольку данный район находится под моей юрисдикцией, я вынужден просить вас постоянно поддерживать связь с моим офисом и сообщать обо всех случаях нарушения закона. Ну и, разумеется, заранее проинформировать нас, если вы все же соберетесь в горы.