Он оставил челнок под присмотром деда-кожевника, удившего рыбу, и направился в знакомый дом. Неждан бросился к приятелю с радостью, а Надежда ехидно посмеивалась над горячностью их встречи. Сказать по правде, девушка обращала бы гораздо больше внимания на красивого смуглого рыбака с орлиным носом и синими глазами, если бы на нем вместо холщовой рубахи и портов было бархатное полукафтанье, на ногах сафьяновые сапоги, а на голове соболья шапочка с соколиным пером.

Мать давно уже уверила Надю, что благодаря необыкновенной красоте ей суждено выйти за боярского, а то и княжеского сына, и такими разговорами вскружила девчонке голову.

Приятели отправились на Гору. Прежде всего Неждан решил показать другу старейшую и красивейшую киевскую церковь – Десятинную.[41]Это была первая каменная церковь на Руси. И воздвиг ее князь Владимир после того, как окрестил народ в христианскую веру.

Семь лет строили храм греческие мастера по царьградскому образцу. Такого великолепного сооружения еще не было на Руси. Материалом для постройки послужил квадратный тонкий кирпич с толстыми прокладками прочного цемента. Двадцать пять золоченых глав венчали храм; к центральной его части примыкали четыре придела.[42]

Красоте постройки отвечало ее внутреннее убранство: резные беломраморные колонны, карнизы, мозаичный пол из кусочков цветного мрамора, яшмы, малахита.

Дивное устройство собора восхищало русских людей и приезжих из других стран.

Зоря и Неждан обошли кругом это великолепное строение и направились в храм.

Приятели застали конец церковной службы. Миновав паперть, где рядами сидели нищие, Зоря и Неждан вошли в церковь. Ее сумрак не в состоянии были рассеять высокие узкие окна с разноцветными стеклами, но много света давали сотни свечей, горевших у образов и в подвешенных к куполу паникадилах.[43]

Народа в церкви было не очень много. С того времени, когда князь Владимир Красное Солнышко объявил христианство государственной религией,[44]прошло больше четырех десятилетий, но греческая вера не успела укорениться на Руси.

В деревнях и маленьких городах еще сохранялось язычество, в капищах[45]стояли идолы, и люди приносили им в жертву кур и овец. Даже в стольном Киеве – огромном городе – среди молельщиков преобладали люди среднего возраста и молодежь; старики и старухи оставались верны прежним богам.

Прозвучали заключительные возгласы священника. Обедня кончилась, народ повалил из церкви. Вышли и два друга.

– Куда теперь меня поведешь? – спросил Зоря.

Неждан задумался, а потом сказал:

– Знаешь что, Зорька, пойдем-ка мы с тобой в Георгиевский монастырь, я давно у дяди не был.

– У дяди? А что там делает твой дядя? – удивился Зоря.

– А он монах, – пояснил Неждан. – Это отцов брат. В миру его Громом звали, а ныне он Геронтий… Да, послушай, все забываю спросить, как твое крещеное имя?

– Мое? – Зоря застеснялся. – Мое крещеное плохое. – И парнишка по складам выговорил: – И-у-ве-на-лий.

– Ой-ой-ой! – Неждан свистнул. – Натощак и не вымолвишь! Еще Венька ничего, а уж И-ве-у… Нет, не скажу! Это кто ж тебя так нарек?

– Батя попов не любит, не хотел нашему рыбу даром давать. А поп все серчал на него и баял: «Ну, будешь меня помнить»! Вот я и пошел с таким имечком.

– Ну, это все пустое! – рассмеялся Неждан. – Ты для меня завсегда будешь Зорька, а я тебе Нежданка… Ну, пошли к дяде!

– А он не осердится, что мы без зову пришли? – робко спросил Зоря.

– Ну нет, – уверенно молвил Неждан. – Он не таков. И хоть всему Киеву известен, а любого человека во всяк час с нуждой примет. Его за справедливость повсюду уважают.

Зоря заколебался. Идти ему, сыну простого смерда, к такому знатному человеку?…

Друг насмешливо посмотрел на него.

– Да что ты боишься, чудак?

Зоря нехотя пошел за Нежданом.

Как видно, летописец в монастыре пользовался большим уважением. Не в пример прочим иноческим каморкам, его келья была обширная, теплая, с окном, выходившим на юг. В ней удобно было заниматься чтением и письмом.

Неждан постучал в дверь и сказал уставные слова:

– Во имя отца, и сына, и святого духа!

– Аминь! – раздалось из кельи.

– Дома! – обрадовался племянник. – А то по месяцу его не бывает: в другие города уезжает.

– Зачем? – удивился Зоря.

– Про разные дела узнаёт, что там случились, и в летопись записывает.

Неждан и Зоря вошли, до земли поклонились обитателю кельи. Геронтий был уже стар, но еще бодр и прям, с величавой осанкой. В монахи он ушел в юности, прельщенный возможностью изучить книжную премудрость. Это ему удалось, и теперь он славился в Киеве как один из первых грамотеев и единственный летописец.

Геронтий ни перед кем не унижался, даже с большими боярами держался как равный, зато с низшими старый монах был неизменно приветлив в обращении.

– А, это ты, Василий, – ласково сказал Геронтий, увидев племянника. Всё ли дома подобру-поздорову?

– Все ладно, – ответил парень. – Батюшка с матушкой велели тебе кланяться. – Неждан снова поклонился.

– За привет спаси бог. Это кто же с тобой?

– Это друг мой на всю жизнь. Без него меня на дне речном раки бы ели.

И Неждан рассказал о том, что недавно случилось с ним на реке. Монах горестно изумлялся, вздыхал. Закончив свой рассказ, Неждан промолвил:

– А мы с Зорькой пришли посмотреть, как ты летопись пишешь.

– Вот что вам желательно увидеть, отроки? Се – доброе желание, и я вас удоволю.

Геронтий снял с полки пергаментный свиток, баночку с чернилами, отточенное гусиное перо. Он развернул свиток на столе, прижав его сверху и снизу чисто вымытыми камешками, и шутливо сказал, обмакнув перо в чернила:

– Какое же памятное событие запечатлеет в сей день мое перо? Не то ли, как некий неразумный отрок искушал судьбу худыми деяниями и за то чуть не принял безвременную кончину?

Неждан покраснел и умоляюще пробормотал:

– Не надо, дядя, не надо, я ведь больше не буду!

Геронтий добродушно рассмеялся.