– Что вы, Виктор Павлович, мальчику все о войнах, о сражениях… – вклинилась тетя Люся.

– Так о чем же еще парню рассказывать?

– Графочка, войны – дело неразумное и бездуховное. А сейчас ты на святую землю едешь! На свя-ту-ю! Вся великая Русь через князя Владимира крещение в Херсонесе, рядышком с нашим домом, приняла! Папы римские чудеса творили…

– Это какие такие папы? – удивился Евграф, полагавший, что раз папа римский, значит, и жить он должен в Риме.

– Да хотя бы святой Климент. Великий был человек. Его в наши каменоломни сослали…

– Папу сослали? Разве так бывает?

– Бывает… В те времена христиан преследовали. Их было очень мало. Сейчас бы сказали – секта. Климент веру от самого апостола Петра принял. Слышал о таком?

– Я что, совсем серый? Климент тоже апостолом был?

– Да, конечно. Он людей исцелял, чудеса творил.

– Какие? Расскажи, теть Люся!

– Многие. В каменоломнях, Графушка, где он находился вместе с другими христианами, не хватало пресной воды. Тогда Климент указал место, и оттуда забил целебный источник. Он и сейчас бы людей поил, только…

– Высох, что ли?

– Если бы высох! В наше уже время рядом карьер вырыли, нарушили что-то в горе. Века источник воду давал, а жадность и глупость человеческую не пережил. Одна память осталась…

– Жалко… А что с Климентом дальше было?

– Он, хоть и находился в изгнании, сумел в Таврике – так наш Крым назывался – создать большую христианскую общину. За это правитель приказал привязать его к якорю и утопить.

– Не утопили?! – с надеждой воскликнул Евграф: вряд ли человек, умеющий творить чудеса, мог закончить жизнь подобным образом.

Тетя Люся вздохнула.

– Примерно в полукилометре от берега. Но люди свидетельствовали, что каждый год море расступалось на несколько дней, чтобы верующие могли поклониться святому.

– А сейчас? Море сейчас расступается?

Спрашивать было бесполезно. И даже немного стыдно. Что за бред! Если бы море действительно расступалось, никто и никогда не стал бы спорить о всяких там религиях.

– Последний раз это было, когда прибыли Кирилл и Мефодий, – сообщила тетка.

– Которые письменность изобрели?

– Да. Нашли они мощи святого Климента. Славянский язык изучили. После азбуку разработали, записали ею греческие богослужебные книги… Великое дело сделали! Так что письменность наша из Херсонеса пошла.

Евграф ухмыльнулся: у тети Люси все дела великие. Любит она это слово. Пусть мама считает, что у нее в голове переполох, но знает тетка много. И рассказывает интересно. Только вот лучше бы без этого «Графушка».

– Сейчас тоннели начнутся! – громко сообщил Виктор Павлович. – Сквозь горы поедем. Шесть тоннелей. Если не возражаете, я тут опять о войне… Мальчишке интересно будет послушать.

– Да говорите, кто ж возражает, – милостиво согласилась выговорившаяся тетка.

– Так вот, Евграф, в таком тоннеле во время второй обороны скрывался… зеленый призрак.

– Призрак?

– Да. Так немцы называли бронепоезд «Железняков». Его построили в Севастополе на морском заводе в начале войны. Экипаж был лихой – морская пехота. Скрывался поезд в тоннелях. Как его немцам достать? Ищут в одном месте, а он в другом объявится. Из тоннеля выскочит, огнем накроет и обратно. Очень его фашисты боялись. Охоту устраивали.

– Поймали?

– Поймали. Удалось тоннель завалить, в котором бронепоезд прятался. А теперь его бывший паровоз рядом с вокзалом стоит. Детишки по нему лазают…

– По памятнику?

– Да, вроде бы непорядок… Но когда по военной технике – детишки… Ты, Евграф, после того как на солнышке прожаришься, наплаваешься вдоволь и скучновато тебе станет, в гости ко мне приходи. Поговорим. С внучкой тебя познакомлю. На свой водолазный катер, на котором полжизни проработал, вас свожу. Тебе понравится. Придешь?

– Приду! – не очень уверенно пообещал Евграф. Его четырнадцатилетний жизненный опыт подсказывал, что в дороге люди знакомятся легко, но потом, когда попутчики выходят из поезда, они оставляют в нем все свои намерения и обещания.

– А что так неуверенно? Запоминай: улица Катерная, дом десять-а. Очень простой адрес.

Затем поезд отстучал по тоненькому, словно ниточка, мосту, протянувшемуся над пропастью, прошил гору, развернулся, и… Евграф увидел корабли.

₪ ₪ ₪

Актеон больше не мог метаться среди стен своего дома. Ему было тесно. Тесно и душно! Эвтерпа{19}, капризная дочь Зевса{20} гнала его к морю. Да и где же еще рождаться великой поэме, если не на его берегу, под свист ветра и удары волн?

Бессонная ночь не способствовала путешествию, но Актеон знал, что, пока стихи не отпустят его, о нормальном сне следует забыть: у хороших поэтов с музами отношения особые. А он считал себя хорошим поэтом – не рассуждал попусту, не опутывал мысль лишними словами.

Актеон вышел, поднял голову. Созерцание неба обычно приносило странное сочетание тревоги и умиротворения. Но сейчас он глянул вверх не как поэт. Его интересовал вопрос совершенно прозаический: поблекли ли звезды, поскольку идти в порт ночью, без сопровождения раба, было крайне неразумно.

Актеон рассчитывал побыстрее пересечь порт, шумный, грязный, и остаться наедине со свободной, дышащей волнами стихией. Он двинулся размашистыми шагами по вымощенной галькой центральной улице. Несмотря на раннее время, улицу нельзя было назвать пустынной: летом рынок просыпался рано.

На агоре́ Актеон остановился. Им снова завладела поэма. «Почему бы моему герою не выступить перед народным собранием[8] на такой же точно главной площади? Он выйдет вперед и скажет… скажет…» Поэт тряхнул головой: мысли не складывались в строки.

Миновав агору, Актеон начал спуск к морю. Утренняя прохлада придала ему уверенности в том, что новый день принесет избавление от мук сочинительства.