Мистер Грейвуд Ашер поднял глаза, но отца Брауна в кабинете уже не было.

Мистер Калхун Кидд был очень молодым человеком с лицом старика – лицом, иссушенным собственным пылом, лицом, обрамленным иссиня-черными волосами, и с неизменным черным галстуком-бабочкой. В Англии он представлял интересы влиятельнейшей американской ежедневной газеты «Солнце Запада», иногда в шутку называемой «Восходящий закат». Это был намек на некоторое известное журналистское заявление (приписываемое самому мистеру Кидду), гласившее: «Я верю, солнце еще взойдет над Западом, если только американцы встряхнутся и научатся добиваться своего». Однако те, кто посмеиваются над американской журналистикой, рассматривая ее с точки зрения несколько более мягких традиций, забывают об определенном парадоксе, который в известной степени оправдывает ее. Ибо, невзирая на то что в Штатах журналистика позволяет себе внешнюю вульгарность, просто немыслимую в Англии, она с необыкновенным волнением и вниманием относится к самым, казалось бы, очевидным интеллектуальным вопросам, которые английским газетам не просто неведомы, а скорее даже не по плечу. Обычно на страницах «Солнца» наиболее важные и серьезные вопросы обсуждались самым легкомысленным тоном. Вильям Джемс[14]назывался там «Усталый Вилли», а портреты философов-прагматиков в ней чередовались с фотографиями известных боксеров.

Таким образом, когда скромный оксфордский ученый по имени Джон Бульнуа опубликовал в практически неизвестном широкому кругу читателей журнале «Ежеквартальное натурфилософское обозрение» цикл статей, посвященных слабым местам, якобы обнаруженным им в теории эволюции Дарвина, это не привлекло к себе внимания английской прессы, даже несмотря на то, что в самом Оксфорде появилась своего рода мода на теорию Бульнуа (которая заключалась в представлении Вселенной в виде сравнительно стабильной системы, подверженной редким всеохватывающим катаклизмам) и ей даже дали особое название – катастрофизм. Однако многие американские газеты увидели в этом скромном вызове великое событие, и «Солнце Запада» отбросило поистине гигантскую тень мистера Бульнуа на свои страницы. В полном соответствии с упомянутым выше парадоксом заголовки к вполне вдумчивым и даже вдохновенным статьям сочинял явно какой-то безграмотный маньяк. Достаточно упомянуть лишь пару примеров: «Дарвина на свалку! Теория Бульнуа потрясает мир!» или «“Думайте катастрофически”, – призывает Мыслитель Бульнуа». В результате этого эмиссар «Солнца Запада» мистер Калхун Кидд и был вынужден явить свой скорбный лик вместе с черным галстуком-бабочкой в небольшой домик на окраине Оксфорда, где Мыслитель Бульнуа проживал в счастливом неведении относительно данного ему титула.

Философ не без удивления дал согласие принять интервьюера и назначил встречу на девять часов вечера. Ближе к назначенному времени, когда последние лучи летнего заката озаряли невысокие лесистые холмы оксфордских предместий, романтически настроенный янки, в некоторой неуверенности, но и не без любопытства осматриваясь по сторонам, заприметил настоящую старинную таверну с вывеской «Герб Чампиона». Дверь ее была открыта, поэтому он вошел, чтобы спросить дорогу.

В зале ему пришлось позвонить в колокольчик и некоторое время дожидаться, пока на его призыв кто-нибудь явится. Кроме него там был лишь один человек – тощий мужчина с короткими рыжими волосами в свободной, чем-то напоминающей лошадиную попону одежде, который пил очень плохой виски, но курил очень хорошую сигару. Виски, разумеется, был лучшим, что имелось в «Гербе Чампиона», а сигару он, вероятно, привез с собой из Лондона. Ничто не могло различаться больше, чем нарочитая неряшливость этого господина и сухая аккуратность молодого американца, однако карандаш первого, его открытая записная книжка, а возможно, и что-то в выражении цепких голубых глаз подсказало Кидду, что перед ним его брат-журналист.

– Будьте любезны, – обратился к нему Кидд по всем принятым у него на родине правилам вежливости, – подскажите, как мне найти «Грей-коттедж», где, насколько мне известно, проживает мистер Бульнуа.

– Пройдите несколько ярдов дальше по дороге, – ответил рыжий, вынув изо рта сигару. – Я через минуту сам в ту сторону двинусь, но я иду в «Пендрагон-парк», попытаюсь все своими глазами увидеть.

– А что такое «Пендрагон-парк»? – спросил Калхун Кидд.

– Дом сэра Клода Чампиона… А вы разве не для этого приехали? – поинтересовался газетчик и окинул американца взглядом. – Вы ведь журналист, не так ли?

– Я приехал повидать мистера Бульнуа, – ответил Кидд.

– А я приехал повидаться с миссис Бульнуа, – сказал на это его коллега. – Но дома я ее точно не застану.

И он довольно неприятно рассмеялся.

– Вы интересуетесь катастрофизмом? – не без удивления спросил янки.

– Я интересуюсь катастрофами, и сегодня одна такая намечается, – голос англичанина посерьезнел. – У меня грязная работа, но я этого не скрываю.

С этими словами он сплюнул на пол, но каким-то образом сделал это так, что сразу сделалось понятно, что человек этот – джентльмен.

Американский журналист присмотрелся к нему повнимательнее. Лицо его, бледное и опустошенное, с проблеском сильных врожденных страстей, которым еще только предстояло найти выход, однако, было умным и открытым. Одежда на нем не отличалась ни изяществом покроя, ни аккуратностью, но на одном из его длинных тонких пальцев поблескивал массивный перстень с печаткой. Звали его, как выяснилось потом за разговором, Джеймс Дэлрой, он был сыном разорившегося ирландского помещика и работал в «Модном обществе» – дешевой газетенке, которую всей душой презирал, – репортером и чем-то вроде шпиона, что было для него особенно мучительно.

К сожалению, «Модное общество» не питало того интереса к противостоянию Бульнуа и Дарвина, которое так взволновало «Солнце Запада». Дэлроя, судя по всему, привел в Оксфорд запах скандала, который в настоящее время зрел между «Грей-коттеджем» и «Пендрагон-парком» и угрожал закончиться в суде по бракоразводным делам.

Сэр Клод Чампион читателям «Солнца Запада» был известен так же хорошо, как и мистер Бульнуа. В не меньшей степени им были известны Папа Римский и последний победитель «Дерби», но если бы ему сказали, что последние двое коротко знакомы друг с другом, он был бы удивлен не больше, чем когда узнал, в каких близких отношениях находятся Чампион и Бульнуа. Он слышал о сэре Клоде Чампионе (и даже писал о нем, сославшись на то, что якобы лично с ним знаком), будто это «один из самых ярких и богатых джентльменов в английской “Верхней десятке”»; великолепный яхтсмен, участвующий в гонках по всему миру; великий путешественник, написавший несколько книг о Гималаях; политик, покоривший сердца избирателей неожиданной идеей консервативной демократии; и наконец человек искусства, который хоть и не был профессионалом, достиг определенных успехов в живописи, музыке, литературе и главным образом в актерском ремесле. Всем, кроме американцев, сэр Клод действительно представлялся выдающейся личностью. В его всепоглощающей широте интересов, в его не ведающей покоя жизни на виду у всех было что-то от героя времен Возрождения… Как «непрофессионал» он был не просто велик, а полон жизни и страсти. К тому же в нем отсутствовала та несерьезность, которую мы имеем в виду, употребляя слово «dilettante»[15].