Через несколько месяцев после нашей встречи мы решили предпринять велопоход на целые выходные, что совпало бы с семнадцатилетием Оскара, – отправиться к озерам Хафель, а оттуда доехать до Потсдама, всего километров сорок. Выехали мы в субботу утром, показали свои документы солдатам на выезде из города и покатили на запад к Олимпийскому стадиону, а к обеду добрались до устья Шарфе-Ланке и сели на берегу озера, поели бутербродов и выпили по бутылке теплого пива, которое полилось из горлышек, когда мы их откупорили, отчего мы тут же кинулись облизывать себе пальцы, чтобы не потерять ни капли. День стоял теплый, и Оскар, весь мокрый от пота после нашего заезда, предложил искупаться.

– Но у нас нет купальников, – сказал я.

– Ой, а они нам и не нужны. – Он рассмеялся, вставая и спуская с плеч подтяжки, а затем принялся расстегивать рубашку. – Тут на мили вокруг никого нет. Нас не поймают.

Он раздевался так быстро, сапоги и носки его уже валялись в стороне, через секунду он стащит с себя и брюки, поэтому, казалось, не было особого смысла с ним спорить, но если бы я последовал его примеру, желание мое стало бы слишком уж зримым.

– Что такое? – спросил он, повернувшись ко мне и хмурясь, а сам стащил с себя трусы и швырнул их в кучку сброшенной одежды у ног. Теперь наконец он явился мне полностью обнаженным, и все, что я про него воображал себе, воплотилось за считаные мгновения – и меня поразило, до чего непринужден он может быть в своей наготе. Я старался не смотреть на его орган, который оставался дремать, бесстыже свисая из густых зарослей темных лобковых волос. – Ты же не робеешь, Эрих, а? Тут нечего стесняться.

– Дело не в этом, – ответил я, не уверенный, стоит ли мне смотреть прямо на него или лучше отвернуться. – Правда в том, что я не умею плавать. – Эта ложь показалась мне удовлетворительной отговоркой.

– Плавать не умеешь? – переспросил он и расхохотался. Он согнул ногу и стал тянуть стопу к попе, пока не издал удовлетворенный стон, после чего повторил то же самое с другой ногой. – А так разве бывает? Плавать же просто. Да и в любом случае тут мелко, думаю. Ты вполне можешь не заходить глубже, чем тебе хочется. Главное, песок под ногами не теряй – и барахтайся себе. Хоть немного остынешь.

– Нет, – ответил я, он просто пожал плечами и двинулся к воде. Я смотрел ему в удалявшуюся спину, а во мне все пульсировало от вожделения. Обнажившееся тело его было настолько ошеломляющим, что я, вероятно, даже застонал вслух, когда он вошел в воду и быстро погрузился, а затем вновь подскочил с ревом восторга. Мне страстно хотелось оказаться там с ним, поэтому я отвернулся, сосредоточился на чем-то другом, пока пыл мой немного не остыл, после чего быстро сбросил с себя всю одежду и тоже вбежал, мало заботясь о холодности воды, когда нырнул, чтобы как можно скорее спрятаться. Издали Оскар помахал мне, и я помахал в ответ.

– Видишь? – сказал он, подплывая теперь ко мне. – Я же говорил, что это просто. Ты прирожденный пловец!

– Наверное, я никогда раньше не пробовал, – ответил я, ухмыляясь ему и наблюдая, как он перевернулся на спину и вытянул руки, чтобы отплыть от меня, скользя по воде с уверенностью акулы. Я тоже поплыл, наконец-то получая от этого удовольствие, но довольно скоро услышал яростное бултыханье вдали и бросил взгляд на своего друга. Руки его беспомощно били по воде, он уходил под воду и вновь всплывал, – и я понял, что он в беде. В пару рывков я оказался рядом, и хотя он сперва сопротивлялся, как это всегда делают утопающие, но вскоре покорился, я развернул его так, чтобы голова у него оставалась над поверхностью озера, одной рукой я твердо держал его за подбородок, другой же греб изо всех сил. Оказавшись на берегу, мы несколько минут полежали рядом, выдохшиеся и отдувающиеся, пока Оскар не перекатился на бок и не зашелся в судорожном кашле, отхаркивая из легких воду, а я положил руку ему на плечо и говорил, что все обошлось, что он жив и ему больше нечего бояться. Так пролежали мы долго, солнце било в наши тела, и когда он задремал, рука моя покоилась у него внизу живота, под самым пупком. Несколько минут спустя я все еще лежал так же, когда он, вздрогнув, проснулся и смущенно отодвинулся, стоило мне сесть. Я быстро прикрылся одной рукой, хотя очевидно было, что он заметил, как у меня набрякло, поскольку отвернулся со смятенным лицом и ничего не сказал, а затем встал, подошел к своей одежде и принялся одеваться. Все это время он стоял ко мне спиной и заговорил, лишь когда полностью оделся.

– Не знаю, что случилось, – произнес он, слегка смущаясь. – Наверное, я вошел в воду слишком быстро после еды. Меня, ты понимаешь, схватила судорога, и ноги отказали.

– Все закончилось, так или иначе, – сказал я. – Обошлось.

– Ты мне сказал, что не умеешь плавать. Но на самом деле ты отличный пловец. Это видно по тому, как ты доставил меня на берег. Зачем ты соврал?

– Я не врал. Я сосредоточился на том, чтобы помочь тебе, вот и все, и мои природные инстинкты, наверное, взяли верх.

Он подумал над этим, и заметно было, что его это не убедило.

– Ну, спасибо, Эрих, – наконец сказал он, наморщив лоб так, что пролегли глубокие борозды: он осмыслял свое столкновение со смертью. – Если б не ты, я бы утонул.

Я повернулся к нему, и мы уставились друг на друга, а общая неловкость не давала мне покоя.

– Нам пора ехать дальше, – наконец произнес я. День выдался причудливый и сбивал с толку, и мне уже не терпелось вновь сесть на велосипед – стравить желания через физические усилия. – Нам до Потсдама еще километров двадцать.

Позднее стало похоже, что мы безмолвно договорились больше не упоминать об этом происшествии: мы с наслаждением поужинали и выпили еще пива, но в итоге, устав после целого дня нагрузки, спать легли раньше обычного. Однако мне заснуть оказалось трудно – меня беспокоил непривычный звук его дыхания, доносившийся с соседней кровати, и я в итоге встал, сел к окну и чуть отодвинул занавеску, чтобы смотреть на поля снаружи. Луна была почти полной, и при свете, скользившем в комнату, я повернулся и стал смотреть на дугу голой спины Оскара, пока он спал, ценя тот дар, что мне предоставили простыни, спав с его тела. Я вновь возбудился, как можно тише начал орудовать рукой, припоминая все, что видел в тот день и что мог видеть сейчас, и так быстро кончил в носовой платок, что мой сопровождающий вскрик наслаждения показался достаточно громким, чтобы его разбудить. И после этого, одновременно удовлетворенный и истомленный, я снова лег в постель и быстро уснул.

– А что б вы сделали, если бы он проснулся? – спросил Морис, глядя на меня широко открытыми глазами, но без тени стыда, несмотря на грубую природу этих моих воспоминаний.

– Не знаю, – ответил я, качая головой. – Со смехом отмахнулся бы, наверное. Умер от позора. Одно либо другое.

Он еще немного порасспрашивал меня о том дне, о наших разговорах на следующее утро, но воспоминания вместе с вином утомили меня, и я наконец признался, что бодрствовать больше не в силах. Мы допили то, что оставалось в наших бокалах, а потом пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим номерам.