Титов от неожиданности отпрянул в сторону, к углу сарая, и угрожающе повел винтовкой.

— Твоя, можа, и возьмет, — парировал Керен, — но сегодня ты уйдешь отсюда без моих курей… И храни тебя господь от чужого — подависся…

— Кто вас послал к нам? — спросил у Гаврилы Карданов.

— Да никто этих мерзавцев не посылал, — сказала Ольга. — У них мода такая — — ошиваться по ночам под видом партизанских заготовителей. А тащат все к себе домой да меняют на самогонку.

— Илюха! Мать твою так, где твоя винтовка? — спросил Титов своего напарника. Вопрос был явно лишний, он и так понимал, в чьих руках находится оружие.

Молчание. Титов вышел на лунный свет и приблизился на несколько шагов к спуску на большак. На нем был длиннополый брезентовый дождевик с башлыком на спине.

— Кто вас сюда послал? — повторил свой вопрос Карданов. — Есть приказ у многодетных семей продукты и живность не реквизировать. За такое ставят к стенке…

— За Керена сам господь бог простит… Ты, Петухов, считай, вне закона, и если бы не война, сидеть бы тебе еще и сидеть. — В голосе Гаврилы послышались злорадные нотки. — Посмотрим еще, кто кого будет ставить к стенке… И тебе, беженец, надо об этом крепко подумать, ведь можешь влипнуть с Кереном заодно… Пойдем, Илюха, отсель, — обратился Гаврила к безучастно сидящему на завалине дружку. — — Нас тут не поняли..

— Я же не могу вертаться в отряд без оружия, — пожаловался Илья.

— Идите, ребята, от греха подальше, — почти миролюбиво сказал Карданов. — Завтра, кому надо, верну винтовку.

С опаской, боком, держа оружие наизготовке, Гаврила направился вниз на большак. Ночью он был безопасен — немцы в это время не осмеливались пользоваться дорогой. Напарник тоже поднялся и подошел к Ольге, по-прежнему стоящей посреди двора. Обращаясь к ней, Илья сказал:

— Честно, не знал, что у вас такая орава. Ей-бо, не пошел бы, — он попытался положить руку на плечо Ольги, но та резко отстранилась. — У меня дома тоже шесть ртов…

— Иди, парень, догоняй своего Гаврилку, — посоветовал Илье Карданов. — И скажи ему, что все, что ему нужно, он может взять у немцев.

— Как же, у немцев! Это волк сыро мясо едал, да высоко прядал… — съехидничал Александр Федорович. — — Там можно схлопотать пулю в лоб. А тут, как у себя дома… Давай, потроши кулака Керена.

Длинные тени уходящих по большаку людей лизали кустарники, придорожное многотравье, и не было в них ничего зловещего, страшного. Уходящие тени никогда, наверное, не опасны…

Баба Люся, оборотив лицо к луне, словно светило было самой божьей матерью, тихонько молилась и била частые земные поклоны. После тревожной, натянутой тишины вновь раздались ребячьи голоса.

Мама Оля, присев перед Ромкой, стала полой кофты вытирать его мокрые губы и глаза. Вытирала и нашептывала самые нежные, самые теплые слова, какие она знала и помнила.

В избе орал маленький Борька.

По небу, отколовшись от сгустка звезд, летела на землю одинокая зеленоватая искорка. И баба Люся, увидев ее, еще неистовее стала шептать молитву, изгоняя с ее помощью гнездившиеся в душе страхи.

Не прошло и часа, как хутор снова погрузился в туманную тишину.

Небо жило своей вечной жизнью, тысячами глаз равнодушно взирая на затерянные в российских просторах строения-развалюхи, отдающие в лунном свете запущенным серебром. И звезды видели другие подворья и хаты, за сотни, тысячи километров от Горюшина, видели сполохи огня, взрывы и ревущие, исходящие мясом и кровью армии. Видело все это небесное око, но никак не могло своими бесстрастными, всевидящими хрусталиками узреть изболевшуюся Ромкину душу и души других людей. Увидеть хотя бы затем, чтобы всей своей немыслимой глубиной и ширью содрогнуться от тоски и страха, которые, словно дикие пчелы, без разбору жалят эти невидимые человеческие души.

Ромка снова спал и во сне видел деда Александра. В одном лапте тот убегал от человека, очень похожего на того, который еще совсем недавно кружил с мамой Олей по двору, а потом спустился к большаку и растаял в тумане. Во сне он был без винтовки — — в хромовых с высокими голенищами сапогах, батистовой с перламутровыми запонками рубахе, с льняным, закрывающим один глаз чубом. Откуда взялся этот образ, Ромка так никогда и не узнает: он запечатлелся сначала в мамы Олином сознании, чтобы затем в минуту опасности перейти к сыну.

Никто никогда не узнает, какие сны в ту ночь снились прижавшимся друг к другу Тамарке, Верке, Вадиму и Грихе. Какие сны снились маленькому, изъеденному клопами Борьке — тоже никто не узнает. Да и так ли уж это важно, когда в ту ночь, на всем протяжении змеящейся линии фронта, не досмотрели своих снов батальоны, полки, дивизии — с той и другой стороны. Но, возможно, сны не исчезают бесследно, а лишь какими-то неведомыми путями отлетают в иные измерения, чтобы затем теми же неведомыми путями вернуться в иные времена, в души иных людей…

Когда Ромка проснулся, на дворе уже сверкало позднее утро. На сеновале он был один, не считая шустрого воробья-подзастрешника, радостно чирикающего где-то под крышей.

Волчонок на животе съехал с сеновала и вышел из пуньки. Во дворе никого не было. Стояло тихое краснопогодье — сливы, яблони и вишни замерли в истоме, бросая на землю густую тень с редкими небольшими лапинами солнечного света. Трава возле хаты еще неприятно холодила ноги.

Ромка миновал двор и побежал в избу — ему не терпелось узнать, куда это все подевались. Его встретил звенящий рой мух, тщетно пытавшийся пробиться под полог люльки, где лежал Борька. Мухи в охотку накинулись на Волчонка.

В соседней комнате постукивал стан — это баба Люся ткала свое нескончаемое полотно. Он подошел к ней, как бы объявился, и в то же время удивленными глазами спрашивал: где мама Оля, где дедушка, где все остальные?

Баба Люся поднялась с табуретки и, шаркая по полу заскорузлыми подошвами ног, вышла в переднюю. Достала с полки миску с козьим молоком и ломоть хлеба.

— Снедай, Рома… Матка твоя с девками пошла за ягодами, — сказала старуха и отправилась опять ткать.

Где дед с беженцем да Гриха с Вадимом, Ромка догадался быстро: наверняка они ушли в лес строить избушку.

Поев, Ромка вышел во двор и стал возле дома собирать мелкие плоские камушки. Набрав их полную горсть, он побежал в сторону мочила. И с его утоптанного бережка, подражая в движениях Вадиму, стал по одному камушку бросать в воду. Но как Ромка ни изгибался, как ни усердствовал, а настоящих «блинов» у него не получалось. Камни, коснувшись зеркала пруда, тут же впивались в воду и шли на дно.

Исчерпав запас камней, мальчуган снова вернулся к хате и уселся на завор — лицом к большаку. Его взгляд то уходил за дальний ольшаник, за которым в утренней дымке отчетливо виделись вязы его деревеньки, то блуждал в близких пределах — по березняку, подступавшему почти к самой дороге.