Мальчики не видели, но в тот же миг услышали в эфире звуки гибели сто седьмого борта: звуки прошитой крупным калибром дюрали, сбой и туберкулезный кашель силовой установки, скрежет гнущегося металла. И крики, и отчаянная брань, и вой гибнущего экипажа.

Сто седьмой вызвала на подмогу угодившая в засаду на окраине кишлака рота разведчиков. В горячке боя, сбитые с толку противоречивыми командами комполка, промчались они мимо заброшенных с виду, мусором придавленных кяризов[24], не побросав туда для верности хотя бы по одной гранате. А как прошли, так духи оттуда – словно черти из табакерки и повыскакивали. И ударили в спину. Семь ребятишек сразу погибли, четырнадцать ранило. Четырех – тяжело. Слава богу, радист уцелел. Схоронился за толстой саманной стенкой, благим матом орет в эфир позывные и координаты, молит о помощи. Но ни радист этот безымянный, которому всего-то через девять минут боя осколок фугаса снесет пол-лица, и тот в агонии еще несколько секунд будет скрести пальцами сухую землю, впитывающую алую его кровушку, ни командир сто седьмого, развернувший машину на угол атаки лишь только получил координаты разведчиков, не знали, что в ста метрах над кишлаком, в неглубокой, заросшей колючками и полынью дикой расщелине схоронилась близкая их погибель.

Звали погибель Рузи. Был он молод, кипарисово строен, ладен телом и лицом, в котором можно было прочесть и благородство древних персидских князей, и простоту пуштунских дехкан. Голубые глаза Рузи, рыжие его волосы, выбивающиеся крупными тяжелыми локонами из-под шерстяного читральского паколя[25], густая борода цвета перезревших каштанов, упрямый, даже несколько надменный взгляд делали его похожим на принца Персии, на сказочного Рустама, встающего на бой с Белым Дивом. До вторжения Рузи окончил философский факультет Кабульского университета, там же вступил в местную ячейку «Исламского общества Афганистана» Бурхануддина Раббани. А поскольку все семейство его, и самая ближняя родня, и сам Рузи происходили из Рухи, то после ввода советских войск и последовавших вскоре вслед за этим выпускных Рузи отправился не в магистратуру Исламского университета в Медине, как планировалось, а в ущелье. И встал на защиту своей страны.

Ребристый ствол его китайского «ДШКМ» калибра двенадцать и семь и скорострельностью тысяча выстрелов в минуту покуда был прохладен и тих, но уже снаряжен, устремлен в чистое весеннее небо. Рузи накануне обмотал ствол крупнокалиберного пулемета грязными тряпками, обтер пылью, смоченной слюной, и вороненый ствол растворился на фоне камней и сухих кустарников. Лента с патронами была уже заправлена, тренога надежно закреплена в трещинах и на дне его убежища, а предохранитель снят. Желтокрылая горная бабочка алексанор опустилась на пулеметный ствол и теперь грелась на нем, подставляя свои чернильные татуировки ласковому светилу. И даже непрестанный грохот разворачивающегося внизу боя ее не пугал ничуть. Вспорхнула она со ствола, лишь когда из-за ближнего горного уступа с рокотом лопастей, покачиваясь боками из стороны в сторону маневром «кленовый лист», вынырнул сто седьмой. И с хода запустил «металлорезку». До русского вертолета из засады Рузи было всего-то метров пятьсот. Этого расстояния было вполне достаточно, чтобы взять в прицел раскачивающуюся кабину и мысленно прочертить кривую до масляного радиатора, главного редуктора силовой установки и внешнего бака. И втопить гашетку.

Он жал на нее в зашедшемся грохоте ствола, лязге засылаемых патронов и перезвоне отскакивающих дымящихся гильз, в жесткой кинетической тряске, в кислой дымке горелого пороха. Жал до тех пор, пока не кончилась лента и не ударил боек вхолостую. Цель его уже блестела на солнце фонтанирующим из радиатора маслом, верещала редуктором, дымила жирной графитовой смолью и безудержно рушилась вниз.

[26],– прошептал Рузи сухими губами, сползая на прохладное дно расщелины. Он не знал, засекли ли его вражеские пилоты или, может быть, кто-то другой с земли заприметил его убежище, яростный его пулемет и в это самое мгновение передает в эфир точные координаты. Стокилограммовый фугас или неуправляемый реактивный снаряд могли бы разнести его засаду в мелкий щебень, перемешанный с железом и кусками человечины, как это было с Алимом или Хайруллой – его однокашниками, от которых остались только мясные ошметки, усеянные навозными мухами. Но минута ползла за минутой, а с земли, где упал подбитый вертолет, густо тянуло гарью, слышался усталый треск нескольких автоматов да редкие минометные разрывы. Бой подходил к концу.

Командирская «иволга» на беду оказалась ближе остальных экипажей к подбитому борту и потому первой пошла ему на подмогу. В эфире все еще слышался слабеющий голос бортмеханика, сообщавшего, что командир убит, второй пилот обгорел сильно, но еще жив, что сам он тоже ранен в шею, били по ним с ближней горы, но откуда точно, засечь не смогли. «Иволге» нужно было подобраться теперь к сбитой машине с осторожностью, отбомбиться вначале по скалам, прижав бородатых, которые там притаились, на самое дно, в самую его глотку. И только после того – снижаться.

Впереди по курсу машины уже виднелся графитовый столб дыма от подбитого сто седьмого, когда в «подвал» к экипажу, пригибаясь, вошел полковник. Прикинули вместе, куда лучше бить. Выдали в эфир собственные координаты для прикрытия. Предупредили всех, в том числе и сто седьмой, о готовящемся ударе. Витя подвесил машину над ущельем, изготавливая НУРСы для боя. Созданные техническим гением конструктора Нудельмана, двадцать ракет класса С-8 с кумулятивным зарядом и столько же с зарядом для уничтожения бетонных укрытий еще покоились в двух пусковых блоках на ферменных консолях по бокам фюзеляжа. Весом пятнадцать килограммов и полтора метра в длину, каждая ракета на расстоянии в полтора-два километра превращала в гравий даже скальный гранит. Витьке Харитонову и в визир прицеливаться было не нужно. Развернул борт по горизонту влево, слегка приподнял рулевым винтом хвост и нажал пусковую кнопку. Восемь ракет, оставляя за собой пепельный шлейф дыма, ушли в сторону гор. Полковник видел, как дыбит, крушит нещадно ракетная мощь державы хазарейские скалы, и вместе с тем отчетливо, с горечью какой-то понимал, что сколько бы мы их ни сокрушали мегатоннами взрывчатки, стали, пороха, сколько рек крови ни пролили, горы эти будут стоять вечно. И ущелье это. И речка на дне ущелья с обуглившимися остовами русской бронетехники по берегам. Его не будет. И сына. И не рожденных покуда внуков. И сотни грядущих поколений исчезнут без следа в неразличимой космической дали будущего. Но горы эти останутся навсегда.