Томка стоит посреди двора, широко расставив ноги, никого не видя. Пьяная. Она делает несколько неверных шагов в одну сторону, потом – в другую и идет, качаясь, к лавке. Садится. Долго смотрит, не двигаясь, на ноги, запрокидывает голову и кричит… страшно, как кричат только люди.

Линия эта старая, паровозы ходят по ней очень редко. Рельсы покрыты ржавчиной. Между пыльных шпал выбивается полынь. Внизу, параллельно линии, стоят деревянные телеграфные столбы. Вдалеке террикон и небольшой поселок, похожий на тот, в котором живут Серый и Борис. У столба, обняв его и прислонившись к шершавому дереву лицом, стоит одноногий мужчина. Он в белой рубашке с короткими рукавами и отложным воротником, в отглаженных широких брюках с манжетами. Одна штанина аккуратно заткнута за ремень.

Мужчина поднял голову, увидел Серого и Бориса, махнул им рукой и хрипло крикнул:

– Эй, ребятки… идите сюда… Идите…

Серый и Борис переглянулись и спустились осторожно вниз. Вблизи они увидели, что мужчина совсем пьяный. На его большое, с тяжелыми веками лицо упали длинные гладкие волосы, которые должны быть зачесаны назад. Мужчина с трудом оторвал от столба руку и протянул ее для рукопожатия.

– Здравствуйте, ребятки, – сказал он хрипло, но с улыбкой и заискивающей ноткой в голосе.

– Здравствуйте, – сказал Борис и, поколебавшись чуть, протянул ладонь.

– Здорово, – сказал Серый спокойно. Пьяного и одноногого можно было не бояться.

– Садитесь, ребятки, – предложил одноногий и показал рукой на сухую, твердую землю.

Серый и Борис продолжали стоять, и тогда мужчина решил сесть первым. Он отпустил столб, но не удержался, дернулся на одной ноге и, опрокинувшись на спину, тяжело упал, как все большие взрослые люди.

Серый и Борис быстро присели на корточки и, глядя в его неподвижное, с закрытыми глазами лицо, испуганно спрашивали, перебивая друг друга:

– Дядь, ты чего?.. Чего ты?.. Чего ты, дядь?..

Глаза мужчины медленно открылись. Они оказались светлыми и спокойными. В черных зрачках отражалось небо с кусками облаков и два мальчишеских лица.

– Ничего, – сказал мужчина неожиданно спокойно и трезво, а дальше вдруг опять пьяно: – Ничего со мной… Что теперь со мной может быть? Подмогните мне подняться, а, ребятки!

Серый и Борис взяли мужчину под руки и с трудом, напрягаясь, помогли сесть. Теперь мужчина сидел, вытянув единственную ногу, и вновь протянул руку для знакомства.

– Николаем меня зовут. Дядь Коля, значит…

– А меня – Борька.

– А тебя?

– Серый.

– А откуда вы? Что-то я тут вас не видал ни разу… – сказал одноногий, вглядываясь в лица Серого и Бориса.

– Мы с «пятой-бис»… – ответил Серый.

– Так «пятая-бис» там, – удивился одноногий, – а здесь двенадцатая… Вы небось заблудились?

– Не, мы в ёлки идем… – объяснил Серый.

– В ёлки? Это ж далеко…

– У нас дело, – объяснил Серый.

– Дело – это хорошо, – кивнул одноногий понимающе. – А у меня… Серый, радость большая, – продолжал он и вдруг тихо засмеялся и замотал головой, – сказал тоже… радость большая… радость большая… хрен старый… радость большая… Сын у меня родился, понимаете?

– Понимаем, – кивнул Серый, – бабы беременные становятся, а потом детей родют.

– Правильно, – обрадованно воскликнул одноногий, но спохватился: – Э-э! Этого вам знать нельзя еще. Детей на базаре покупают… А у меня сын родился… Танька, жена моя, родила… – Он счастливо и пьяно засмеялся, уронив голову на грудь. – Танюшка моя… сын… Андреем назову… Андрюха! Маленький он еще, – он показал руками, какой маленький у него сын, сведя расстояние между большими квадратными ладонями до нескольких сантиметров. – Ма-а-ленький. Но это ничего! Это он еще подрастет! И знаешь, кем он у меня будет? Не знаешь? Думаешь небось, шахтером? – Одноногий сжал ладонь в здоровенный жесткий кукиш. – Во! Во, скажу, видел?! Я в шахте наишачился и за себя, и за тебя. Не-ет, он у меня шахтером не будет, – продолжал он уже радостно. – Знаете, кем он у меня будет? Э-э! Не знаете. Он у меня будет… шофером! Вот это дело! Я сам всю жизнь мечтал. Только не вышло ничего… А Андрюха мой сделает! Вот вы небось думаете, что ногу мне на войне отчикали? – Он шлепнул ладонью по земле, по тому месту, где должна быть его вторая нога. – Нету… Все так думают. А я с войны целый пришел. Ранили, правда… в легкое… и контузия тоже… Но ноги-то целы были! – Одноногий опять хлопнул ладонью по земле. – Это мне в шахте… В прошлом году… Привалило меня…

Мужчина замолчал, сосредоточенно о чем-то думая, тяжело дыша. Серый и Борис сидели рядом, внимательно глядя в лицо одноногому.

– Я ведь, – начал мужчина тихо, – повеситься уже хотел… И веревку взял, и сук себе в саду присмотрел. А Танька приходит и говорит: беременная я… Беременная, – повторил он совсем тихо. – Мы ведь до войны с Танькой восемь лет прожили. И после войны… Всё, думаю, Николай, кончилась твоя ниточка. А теперь ноги нет, а сын есть!.. Видно, надо было ногу отдать, – шепотом, как великую тайну, объявил одноногий. – Вот какое дело… Да если бы я знал, – почти закричал мужчина, – я б ее сам себе отгрыз! – и ударил изо всей силы кулаком по земле. – А Танька, – засмеялся он, – говорила, что это от шахты… Вот баба, скажет тоже, все ведь в шахте работают, а дети все равно родятся. – Одноногий рассказал все, что, видно, нужно было ему сейчас рассказать. Помолчал. Прибавил тихо: – Вот так… – и заплакал.

Он не зарыдал и не закрыл лицо руками. Он, дергаясь всем телом, плакал. По большому мясистому лицу его из светлых глаз текли слезы. Серый и Борис встали, растерявшись, они видели много, но не видели еще плачущих мужиков.

– Дядь, не надо, дядь, – просили они. Одноногий, дергая носом, поднял на ребят виноватые глаза.

– Извините, ребятки… первый раз… – сказал он, удивляясь самому себе, – ведь правда, первый раз… На войне мужики ревели, а я никак. И ранили когда, и ногу… а тут… простите, ребята, вот беда… – он шмыгнул носом, – я больше не буду… Подмогните мне, а? А то я не дойду, плохо еще на костылях хожу… Да и выпил… – закончил он совсем виновато и опустил глаза.

Борис сунул банку за пазуху, подобрал костыли. Они подсунули головы под мышки одноногому и тяжело, с натугой, подняли его. Пошли…

И уходят так медленно, осторожно, трудно – двое маленьких по бокам, с волочащимися костылями, а посередине большой, одноногий.

Ночь только пришла, звезды еще неяркие, луны нет, поэтому темнота густая и холодная. Пространство между самодельными сарайчиками и сложенными – на дрова – бревнами освещено одинокой желтой лампочкой, висящей высоко на столбе. На это пространство из темноты с двух сторон выходят большие кирпичники. С другой – большие деревянщики.

Из-за штабеля дров в щель между бревнами смотрят, затаившись, Серый и Борис.

Кирпичники и деревянщики молча смотрели друг на друга. Наконец от кирпичников отделился самый здоровый, его еще ни разу не было с кирпичниками, и вышел на середину. Он по пояс голый – чтобы было лучше видно крепкое мускулистое тело, руки. Чтобы выглядеть еще сильнее, он напружинил мышцы, сжав кулаки. Но если всмотреться в глаза, можно было понять, что и ему страшновато.