Пьер спал, согнувшись пополам и положив голову на скрещенные руки. Нанетт потрясла его за плечо:

— Иди спать, мой мальчик. Не приведи Господь, свалишься в очаг и опалишь себе волосы! Я с тобой и так немало натерпелась… А ты, Мари, спать хочешь?

— Нет, Нанетт! Я еще с тобой посижу!

Когда Пьер улегся на свою кровать, стоявшую в углу комнаты, узкую, но с большим одеялом, Нанетт налила себе еще стакан пикетта, потом плеснула немного в другой стакан и протянула его девочке:

— Ты долго сидишь у огня, Мари, и тебе, наверное, тоже хочется пить…

Мари вдруг почувствовала себя очень счастливой. Лицо Нанетт показалось ей самым добрым на свете. Было тепло, и золотистые отсветы огня, словно вуаль, смягчали впечатление нищеты и скудости, которое производил фермерский дом. Напиток с приятным вкусом винограда и осени пощипывал ей язык.

Нанетт какое-то время молча смотрела на девочку. Какая она все-таки хорошенькая: губы цвета спелой вишни, красивые глазки и восхитительные темные вьющиеся волосы, такие мягкие и легкие… Добрая женщина задумалась, потеряв нить своего рассказа.

— А дальше? Что было потом, когда вы переехали в Прессиньяк? — шепотом спросила Мари.

— Ну да, как раз на этом я остановилась… Мне пришлось привыкать называть мадемуазель Амели «мадам» и прислуживать ей в большом хозяйском доме. Работы стало побольше, чем в Сен-Жюньене. Сначала пришлось все как следует перетрясти и почистить, натереть воском мебель, пошить новые шторы, перемыть полы во всем доме. Мсье Жан здорово потратился, чтобы доставить удовольствие своей женушке! Ему очень хотелось детей, я слышала, как они говорили об этом за столом. Хозяин все повторял: «Если первым родится мальчик… А если это будет девочка…» Сколько у него было планов! Больше всего он думал, как бы сохранить и приумножить свое имущество, и все ради своих будущих деток. Но у мадам детей все не было и не было. Это было пятнадцать лет назад. Скоро муссюр и мадам начали ссориться. У нее начались капризы, она стала бить посуду и как только не обзывала бедного мсье Жана! Он на нападки не отвечал, седлал коня и уезжал подальше… Он не был счастливым, нет! Думаю, муссюр быстро понял, кому надел обручальное кольцо на палец. Я жалела его всем сердцем. Готовила для него вкусные супы и десерты. Мадам это не нравилось. Однажды в кухне я увидела незнакомого мужчину. Он снял свой картуз и предложил мне выйти за него замуж. Это был мой Жак. Но представь себе, Мари, поженить нас решила мадам Амели! Она не хотела, чтобы я оставалась в доме…

Мари от волнения кусала губы. Куда и девалась ее сонливость! Нанетт же помешала угли в очаге и с задумчивым видом продолжила:

— Я-то недолго думала! Жак был с виду крепким, доброго нрава и не старый. Через неделю мы обручились, а в июне поженились в прессиньякской церкви. Я была очень рада, что не умру старой девой и что мне, слава Богу, уже не придется прислуживать мадам Амели. Мсье Жан дал мне приданое: постельное белье, кое-какую мебель и домашнюю птицу. А в придачу — три золотых луидора, я их до сих пор берегу. Не прошло и двух лет, как у меня родился Пьер. Когда хозяйка об этом узнала, она перестала показываться мне на глаза. Чуть не умерла от зависти…

Нанетт вытянула из-за манжеты носовой платок. Глаза у нее блестели от слез.

— Потом у меня родилось еще трое, но ни один не прожил больше года, — тихим голосом продолжила она рассказ. — Две девочки и мальчик. Сколько я слез о них пролила! Особенно о маленькой Элизе! Она умерла, когда ей было полгодика. Я уж решила, что эту девочку сберегу, но нет! Счастье еще, что всех мы успели покрестить и они не вернулись в наш мир блуждающими огоньками[14]…

Мари, всхлипывая, подошла к Нанетт и обняла ее руками за шею. Не говоря ни слова, девочка стала целовать ее мокрые щеки.

— Моя добрая крошка! Я очень рада, что ты теперь у нас есть. Не знаю, кто твои родители, но если бы я родила тебя на свет, то никогда бы не оставила на чужом пороге…

Мари закрыла глаза. Щеки девочки пылали. Нанетт коснулась больного места. Девочка часто и подолгу думала о своих родителях. Они не захотели оставить ее у себя. А может, они давно умерли…

Она не раз пыталась расспросить сестру Юлианну, но та отвечала только: «Если бы я знала! Единственное, что нам известно, так это что однажды вечером кто-то принес тебя в больницу в Бриве. Потом ты попала к нам, тебе тогда едва исполнилось три. Больше, моя девочка, я ничего не могу сказать».

Мари смирилась. Смирилась с мыслью, что никогда не увидит ни своей матери, ни своего отца. Она еще крепче обняла Нанетт, словно умоляя женщину не бросать ее.

— Да ты меня задушишь, глупышка! Не убивайся так! Иногда лучше не иметь родителей. Бери свечку и марш в постель!

Мари послушалась. Когда она укрылась одеялом и уже готова была задуть свечу, взгляд ее упал на букетик фиалок.

Со дня приезда в Прессиньяк каждый вечер перед сном девочка обязательно прижимала к сердцу позолоченную рамку с фотографией Святой Девы, теперь украшенной фиалками, читала молитвы, которым ее научили монахини, а потом с легким сердцем засыпала.

В Пальмовое Воскресенье дети вместе с матерью Пьера побывали на праздничной мессе. Выйдя из церкви, они отнесли освященные веточки самшита на могилки детей Нанетт и Жака. Потом вернулись на ферму, не забыв купить знаменитые «уголки»[15], которые традиционно продавались всюду в этот праздничный день.

Погода была так хороша, что после полудня Мари решила прогуляться. Пьер не смог составить ей компанию, потому что они с отцом заранее условились пойти на рыбалку. В сопровождении Пато девочка пошла по дороге, ведущей к выгону. В воздухе пахло цветущими яблонями, жимолостью, диким лавром, мхом и корой. Девочка присела у обочины и, прислонившись спиной к большому камню, подставила лицо солнцу. Было так приятно ощущать тепло камня, нагретого благотворными лучами! Внезапно безмятежность сельского пейзажа нарушил шум мотора. На дороге появился рычащий автомобиль Макария. Мари подумала, что он проедет мимо, но, к ее огромному удивлению, юноша остановил свой «Бразье» и выскочил из авто. От неожиданности девочка потеряла дар речи.

— Здравствуйте, мсье! — наконец выдавила она, стараясь улыбнуться.

Макарий смерил ее презрительным взглядом.

— Дура дурой, а строишь из себя гранд-даму! «Здравствуйте, мсье!» — передразнил он девочку. — И как только дяде взбрело в голову притащить на ферму такую образину! Худая, как гвоздь, неприглядная, да еще и одета в обноски! Если нужна была служанка, так в городке полно девушек из приличных семей! Нет же, надо было повесить себе на шею безотцовщину! Когда-нибудь все эти земли станут моими, и, попомни мое слово, ты сразу вылетишь отсюда вместе с вещичками!