— Модуль я закончу, — повторил я.

— Я не буду ничего подписывать! — закричала мама.

— Значит деньги возьмет себе Михалыч, только и всего, — я пожал плечами.

— Нет, подожди, а как так получилось, что ты сразу не заключил договор? — вмешался отец. — Я и не предполагал что у меня сын такой идиот!

— Ты меня еще учить будешь? — спросил я.

— И буду! — отец стукнул кулаком по столу.

— Себастьян, ну пожалуйста, прекрати, — вмешалась мама. — Аркадий, успокойся.

— Да чего вы меня все учите да затыкаете? — возмутился я.

— А ты не родителей не ори! — строго сказал отец.

— Да идите вы все! — я решительно встал из-за стола, повалив за собой табуретку.

— Аркаша, ты куда? — мать кинулась за мной. — Себастьян, что ты наделал! Зачем ты с ним так?

— Да пусть идет куда хочет!

— Аркадий, если ты сейчас посмеешь уйти в три ночи… я сейчас… я не знаю что сделаю! — мать преградила мне дорогу.

И я остался. Но разговаривать с ними уже не хотелось, я просто ушел в свою комнату и больше не выходил.

Воскресенье я провел дома. К кухне меня так и не подпустили, сказав, что нежильцу неприлично трудиться по дому. Я валялся на диване с книжкой, слушал музыку, съездил на стрелку в метро. Шуршик опоздал на двадцать минут и долго извинялся. Я передал ему пакет с курсовиком и конспектами, а потом мы еще долго стояли, трепались о разной всячине.

Наступило утро понедельника. На похороны пришло человек двадцать, в основном это были наши родственники. Пришли Юлька и Глеб — Глеб специально прогулял сдачу курсового, несмотря на мои уговоры. Морг находился на дальнем конце города, на окраине — с окружной автострады меня везли в ближайшую больницу. Двери морга были обшарпаны и у входа толпились еще две процессии. Наконец подошла наша очередь и меланхоличный студент-медик в зеленом фартуке, мой ровесник, провел нас в грязноватый траурный зал, где на металлическом столе лежал гроб. Мне хотелось заглянуть внутрь и посмотреть на себя, но гроб был закрыт — очевидно то, что осталось от тела, для просмотра совершенно не годилось.

Мы погрузили гроб в автобус и поехали на кладбище. Ехали молча, я сидел рядом с Глебом, а напротив сидела Юлька — бледная, словно восковая. На кладбище началась возня, оформление, меня отправили с квитанцией в какую-то сторожку за именной дощечкой, дощечка оказалась еще не готова и мы крепко поругались с местным мужиком. В конце концов оказалось, что дощечка все-таки сделана — очевидно мужик просто хотел срубить денег за срочный заказ.

Кладбище было многолюдным. В очереди стояло несколько процессий, все они были одинаковы — плачущие родственники, хмурые друзья и сослуживцы и печальные нежильцы, переминающиеся с ноги на ногу — я уже без труда научился выделять нежильцов из толпы, было в них что-то неуловимо схожее. Я прикинул что очередь минут на сорок, не меньше, сказал нашим, что отойду ненадолго и пошел по аллее к старой части кладбища, стоять в очереди было очень тягостно. Я думал что Глеб и Юлька пойдут со мной, но они остались у гроба.

Постепенно чистые, свежие могилы сменялись покосившимися крестами и растрескавшимися плитами, заросшими мхом, аллея кончилась и вдаль разбегались бесчисленные дорожки, густой сеткой оплетавшие покосившиеся ржавые оградки. Читая забытые, полустертые имена, я углублялся все дальше и наконец остановился перед большим гранитным монументом. Сделан он был на совесть, но становилось ясно, что за ним давно не следят. Из громадной глыбы мрамора смотрел объемно выбитый танк анфас, сверху был здоровый овал с полузатертой фотографией, где молодой подтянутый военный в танковом шлеме смотрел вдаль, чуть улыбаясь, а снизу виднелись большие буквы, выбитые так глубоко, что время не затянуло их ни мхом ни пылью: «Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза».

— Много лет никто сюда не ходит, — раздался у меня за спиной голос, и я от неожиданности вздрогнул и обернулся.

Передо мной стоял небритый мужичок в пыльном заношенном ватнике, но глаза его как-то необычно светились.

— Вы сторож? — спросил я.

— Нет, — хрипло рассмеялся мужичок, — я здесь живу.

— Бомж? — спросил я и смутился.

— Бомж, — кивнул мужичок радостно.

— А не холодно ли на кладбище? — я хотел сказать что-то участливое, но прозвучало это глупо.

— А мне без разницы, я нежилец, — сказал мужичок.

— Простите, я не заметил. Я в общем тоже.

— Да я вижу.

— А вы… давно?

— Семь лет уже.

— Вот это да! А я думал нежильцы столько не живут.

— А кто мешает? Я тут себе тихонько пристроился, живу помаленьку. Есть тут один, так он вообще пятнадцать лет… Тут нас несколько бомжей, человек семь.

— И все нежильцы?

— Да вообще почти все бомжи нежильцы. Разве живой человек станет так жить? Это только нежилец, у которого духу не хватает наверх шагнуть… — мужичок грустно вздохнул. Ну кто устроится — тот еще может жить как нормальный. Много сейчас таких ходит, у меня уже глаз наметанный, идешь по улице — каждый десятый нежилец.

— Не может быть!

— Может. Скоро поймешь, научишься различать. А сам-то давно? — мужичок неопределенно кивнул куда-то вверх.

— Несколько дней.

— И долго собираешься оставаться?

— Не знаю. Не хочется пока. Слушайте, а что там… — я тоже кивнул головой наверх, — после смерти?

— Хе! Поди узнай, расскажешь нам. Оттуда еще никто не возвращался. Закрывают глаза, уходят — и с концами. Или того, бац — и на небесах.

— Это как? — удивился я.

— Молча. Геройски.

— В смысле?

— Ну вон, — мужичок кивнул на танк, объемно едущий на нас из гранита.

— Николай Филозов? А что он?

— Ну читай внизу, не видишь что ли?

— Николай Филозов, дважды Герой Советского Союза. Ну и что? — я вопросительно глядел на мужичка.

— Ох и молодежь пошла! Тебя в школе не учили, что звание Героя Советского Союза дается только один раз?

— Да, вроде припоминаю…

— Ну? Смекаешь? — нетерпеливо сказал мужичок.

— То есть второй раз — посмертно?

— А то ж! Он еще полгода воевал нежильцом, только уже в пехоте, а потом обвязал себя гранатами и под фашистский танк бросился. Душу мигом и разметало.

— Да-а-а… А откуда вы все это знаете?

— Да здесь раньше висела доска, там все и было сказано. А потом ее кто-то отвинтил. Ну знаешь, бронза — ценный металл, а тут она здоровая такая… Наверно в рай попал.

— А те, кто сами уходят, те в ад что ли?

— Это уж как сложится.