Формула «Государство – это я», предложенная Михаилом Алленовым в обоснование Пашкова дома, принадлежит монарху. Другое дело формула «Ты – царь. Живи один», принадлежащая поэту: формула царственной частности.

Опричный царь оставил царский холм Кремля аристократии и ее властному собранию, уйдя на занеглименский посад.

Посадские, однако, из Арбата выселялись, кроме тех, которых поверстали в опричнину; поверстанные из других частей Москвы переходили в Арбат. Царь, писал Иван Тимофеев, «…подвигся толик, яко возненавиде гради земли своея вся и во гневе своем разделением раздвоения един люди раздели и яко двоеверны сотвори, овы усвояя, овы же отметашася, яко чюжи отрину».

Земщина тоже была неполнотой – частью земли, лежащей за пределами опричной тени. Ущербный месяц тоже светит, но светлее полная луна. Земщина предпочтительней опричнины, поскольку предпочтительней страдать, чем причинять страдание; но лучше полнота земли и в ней гражданский мир.

Царь съехал на удел, в треть, жребий, как называлась доля каждого из членов княжеской семьи в Москве доцарского, удельного периода. Опричнина и есть удел, исторгнутый из территории московского посада и остальной страны в пользу царя как князя и как частного лица.

Аристократическое дело фронды против царского холма делал теперь сам царь. И тем разоружал аристократию, оставленную царствовать.

Московский Иванец давал понять, что он лишь князь Москвы, Данилович, один из многих на одном из молодых побегов Рюрикова древа, и как такой равнялся, хоть и лицемерно, другим князьям. Князьям, собранным в Думу, под власть которой подпадали Кремль с Китаем-городом и остальная земщина, земля за вычетом опричного Иванова удела.

По этой логике, опричнина есть лучшая Москва, чем земщина, Москва по преимуществу. Земля князя Московского. Опричный двор и образный его наследник дом Пашкова суть замки особой, выделенной части земли против Кремля как средоточия всей полноты земли. Замки князя Москвы, оставившего царство.

Вот ведь какому представлению наследует былой и нынешний арбатский миф, бытующий в красноречивых очертаниях опричного удела и гласящий, что район Арбата – самая московская Москва. Межи Арбата и привычка фронды выдают родство интеллигенции с опричниной.

Интеллигенция есть ложный коллективный царь, ушедший из Кремля во фронду. Фрондирующий против трона, даже опустелого.

Первые века нашей истории сошлись на том, что княжеская власть садится на земле варягом, не всегда званным; овладевает, а не владеет ею. Для этой мысли князья по мере смерти родичей переходили с младших столов на старшие, с мечтой о Киеве. Переходящее владение столом предполагало, что князья вступают в договор с местными обществами. Договор земли и власти есть состояние добрачное, род обручения, притом готового расторгнуться. При вечном жениховстве княжеского дома русская земля была невестой, как и подобает юности. Великий Новгород пересидел в невестах, а теократический характер его республики делал безбрачие аскезой.

В градоустроении первому возрасту Руси ответила двучастная структура города с детинцем и посадом, раздельно обвалованными, а то и разделенными рвами, лидо разнесенными в пространстве.

Приговор Любечского съезда «держать свою отчину», то есть прекратить переходы, означал взросление. В XII столетии сложились местные династии, брачуясь с частями земли. Отсюда предание о Кучке, умерщвленном Долгоруким, где Кучка – словно бы сама земля, начало местное, а князь – пришелец. Когда Кучковна отдается в жены сыну Долгорукого Андрею, будущему Боголюбскому, это брачуются земля и княжеская власть. Эпоху местных браков земли и власти можно назвать владимирской – по имени Андреевой столицы. Убийство Боголюбского нелегендарными Кучковичами, братьями Кучковны, было не отказом от обручения, а расторжением брака.

Местные браки земли и власти венчались коронами кремлей, возникших на Руси не раньше этого второго возраста. Кремли – не княжеские замки в центре городов, ни замки подле города, но городá как таковые с княжьими дворами в них. Даже в растущем внешними кругами городе кремли становятся лишь внутренними городами, но не замками. Детинец или кремль Новгорода лишь условно называется Детинцем и кремлем, поскольку княжий двор остался вне его, как и во Пскове – вне так называемого Крома.

Третий русский возраст наступил, когда владетельный московский дом, один из местных, брачевался с полнотой земли. Такой союз есть царство и венчается короной главного Кремля. Поэтому Московский Кремль есть кремль по преимуществу, в пределе, в чистоте идеи.

Государев двор в Кремле помнит о месте княжьего детинца – на мысу холма, но не обособляется на нем. Домовый храм царей и Грановитая палата с тронным залом, с парадными крыльцами-всходами, образовали открытый городу фасад дворца.

Новгородский опыт отозвания варягов окончился признанием (а не призванием) Ивана III Великого. Республиканский прежде Новгород признал его не очерёдным князем, но государем, господином, то есть хозяином земли в силу природного, божественного и наследственного, права. Дотоле Новгород сам величался Господином, Государем и Великим.

Наследственность великого княжения делала младшую Москву взрослее Новгорода политически. Но и Москва сказала слово «государь» по адресу владетельного князя только при Иване III, в голос с Новгородом. С этим государем Москва взрослела на второй, а Новгород – на оба возраста. Две метрополии Руси сверстались, стали сверстницами меж собой. И с государем, дораставшим вместе с ними до монархической идеи.

Вскоре после новгородской эпопеи государь возрос еще на голову, найдя себя самодержавным, то есть не зависящим ни от исчезнувшего греческого, ни от ослабшего татарского царя.

Через три четверти столетия, и странно, что не раньше, русский государь венчался царской шапкой.

Царь собственник земли, а не пришелец на нее, как князь.

И главное: князю довольно быть законным – царь должен быть сначала благодатным, истинным.

Опричный кризис реставрировал доцарскую коллизию земли и власти. Царь бежал, как князь, чтобы земля звала его назад. Как князь, опричный царь сел на удел, в опричнину.

По праву царь, Иван допытывался у земли каких-то подтверждений своих прав. Права были подтверждены – и вручены еще особые, буквально: опричные. Только земля уже не понимала смысла этих подтверждений. Земля забыла разделяться разделениями старых лет. Она была взрослее своего царя на целую эпоху.

Первый венчанный царь, Иван, по сути, развенчался через опричнину.

Это так ясно на примере новгородского погрома, когда Иван раскинул стан вне города, на древнем Рюриковом городище. Когда-то там стоял, по новгородской версии призвания варягов, сам Рюрик. Стояние вне города и есть фигура овладения, а не владения; прихода власти, а не изначального присутствия. С XII века Новгород селил князей на Рюриковом городище. Оно есть память договора между городом и князем.