У кассы он с радостью обнаружил, что Благодетель зарезервировал для него отличное место в партере. Очевидно, телеграмма нашла адресата, и тот позаботился о нуждах доктора. В своем теперешнем состоянии, которое неуклонно продолжало ухудшаться, Сьюард ни за что не проник бы в театр тайком. Увы, насладиться спектаклем в качестве зрителя он себе позволить не мог.

Обливаясь потом, перебарывая тошноту, доктор проковылял к двери с табличкой: «Personelles du Theatre seulement».[25]Заперто. Он уже хотел отправиться на поиски другой двери, ведущей за кулисы, когда заметил чуть поодаль Батори и двух «женщин в белом».

Слишком рано! Нырнув за колонну в романском стиле, он вцепился в нее влажными руками и осторожно выглянул. Батори смотрела куда-то в потолок. Проследив за ее взглядом, он увидел впечатляющую роспись в духе Возрождения. Одна из бледных фигур привлекла его внимание особо. Эта женщина была выше других; колючая голубизна глаз резко контрастировала с пышной гривой ее черных волос. Темная Афродита, полная копия Батори. Казалось, сама Судьба предназначила этой бессмертной дьяволице найти гибель в театре «Одеон».

Вдруг у него за спиной звякнули ключи. В испуге обернувшись, Сьюард увидел невысокого мужчину; в руках тот держал конверт, декорированный какими-то красными узорами. Заметно нервничая, коротышка отпер замок и вошел. Сьюард успел просунуть в проем ногу, прежде чем дверь захлопнулась. Удостоверившись, что на него никто не смотрит, он нарочито спокойной походкой проследовал за коротышкой.

За кулисами повсюду сновали полуодетые статисты. Какие-то люди переносили на сцену валуны из папье-маше. Швея торопливо заканчивала костюм прямо на актере, который тем временем разрабатывал голосовые связки. Сьюарду нужно было срочно найти укрытие, пока его не обнаружили и не вышвырнули отсюда.

— Что вы здесь делаете? — прогремел голос с русским акцентом.

Доктор обернулся так быстро, что закружилась голова. Неужели провал?

Наконец его слезящиеся воспаленные глаза разглядели русского, который сверху вниз смотрел на коротышку с ключами — по всей видимости, старшего капельдинера. Сьюарду ничто не угрожало… на время. Не желая лишний раз испытывать удачу, он скользнул в темный угол за бутафорским троном с высокой спинкой.

Капельдинер взглянул на великана-русского и проговорил:

— У меня письмо для мсье Басараба. Мне сказали, он его очень ждет.

— Я сам ему передам.

Русский выхватил у капельдинера письмо — служитель тут же поспешил скрыться — и подошел к двери с табличкой в форме звезды, на которой было выгравировано имя «Басараб». Постучав, он просунул конверт под дверь.

Сьюард оставался в укрытии за троном; потребность в наркотиках стала такой неотступной, что он мог в любую минуту потерять сознание. Силы быстро убывали. Подняв голову, он уставился на леса рабочей галереи — скопление веревок, блоков и мешков с песком. Улыбки Судьбы он будет дожидаться наверху, но перед этим придется принять дозу.

Бесшумно вынимая саквояж из-под пальто, доктор размышлял, какая цитата из трагедии, которая вот-вот должна была начаться на этой сцене, пришлась бы сейчас к месту. «Не падать духом из-за снов пустых! Что совесть? — слово; трус его придумал».[26]Незримо для посторонних глаз устроившись на полу за троном, он извлек из саквояжа кожаный ремешок и затянул его на бицепсе. Потом набрал морфия в стеклянный шприц. В этот раз только половину дозы, отогнать тошноту. Сьюард понимал, что сильно рискует, однако нормально функционировать без морфия он сейчас уже не мог. Наконец наркотик устремился по венам. Чтобы вернуть контроль над телом, потребовалось всего несколько минут. Удостоверившись, что ноги его не подведут, он начал карабкаться наверх, к лесам.

Пока на театральных подмостках будет разворачиваться Война Алой и Белой розы с ее деревянными мечами и фальшивой подкрашенной кровью, Сьюард подготовит сцену для настоящей кровопролитной битвы. Он достал оружие из потайного отделения пальто. Фигуры расставлены, игра началась.

Время подошло к двадцати минутам девятого. Квинси сверялся с карманными часами всего две минуты назад. Занавес должны были поднять в восемь часов ровно, и среди публики уже нарастало волнение. Из собственного актерского опыта Квинси знал, что начало представления могут задерживать самые разнообразные причины. В голове стали копошиться пугающие мысли. А если Басараб так и не сможет сегодня выйти на сцену? Не исключено, что в эти самые мгновения его костюм в спешке подгоняют под какого-нибудь несчастного дублера… В обычных обстоятельствах тот мог бы только порадоваться своей удаче, но в этот вечер зрители заплатили, чтобы посмотреть на Басараба. Отдал свои деньги и Квинси, и вариант с дублером его никак не устраивал. Если выступления актера не будет, то все впустую…

Сидящий рядом господин пожаловался жене на французском — языке, который Квинси прекрасно понимал:

— Этот Басараб ничем не лучше той англичанки, Сары Бернар. Помню, был на одном ее спектакле, так там начали с опозданием почти на час. Вот француз никогда бы…

Квинси уже намеревался сказать пару слов в защиту британских артистов, как один за другим погасли огни в зрительном зале, и театр погрузился во мрак. Обычно вслед за этим вспыхивал свет рампы, но тут ожидания Квинси не оправдались: ничего не произошло. Зрители беспокойно заерзали в креслах. Юноша напряг зрение, надеясь хоть что-то рассмотреть в кромешной темноте.

Вдруг по громаде театра, подобного лондонскому «Колизею», эхом разнесся мягкий баритон:

— Сегодня солнце Йорка превратило в сверкающее лето зиму распрей…

Вспыхнул один из нижних софитов, озарив бледное лицо Басараба жутковатым свечением. Из-под густых бровей публику сверлил пронзительный взгляд черных глаз. Удивительное преображение красавца-актера в омерзительного Ричарда III повергло Квинси в благоговейный трепет. Как и полагалось, Басараб был одет в черное, левая рука его казалась высохшей, спину уродовал горб. Несмотря на громоздкий костюм, изящные манеры и тон голоса не оставляли у публики сомнения, что на сцене перед ними предстал истинный аристократ.

— Но я не создан для утех любви. Не мне пред зеркалами красоваться…

Освещение сцены постепенно становилось ярче. В глазах Басараба чувствовалась настоящая боль. Он не просто декламировал слова Шекспира — скорее, раскрывал тайные значения и мысли, стоявшие за ними.

— Я радости лишен. Что делать мне?.. Подглядывать за собственною тенью да о своем уродстве размышлять?

Басараб умолк, сосредоточив все внимание на одной из лож. Оглянувшись, Квинси тут же узнал женщину в смокинге, которую видел в фойе.