– Не то слово, – кивнула Сима, подумав, что с того момента, когда Бартышкина впервые отправится в самостоятельное «плавание» за баранкой папиных «Жигулей», придется относиться к переходу проезжей части более бдительно.

Молча втроем они дошагали до остановки, где Инга, неожиданно тепло и грустно улыбнувшись Востриковскому, пошла в свой магазин, а Серафима вновь осталась наедине с взволнованным соседом. Он тревожно смотрел вслед Инге, недоуменно морща лоб. Серафиму столь странное прощание тоже озадачило, и она решила перезвонить подруге с работы, чтобы уточнить подробности. Подошедший автобус рассеял замешательство, и они с Юрой дружно ринулись на штурм. Востриковский как порядочный всю дорогу до метро пытался сохранять между ними дистанцию, что в условиях часа пик было затеей провальной и раздражавшей окружающих. Отстраниться от Серафимы ему удавалось лишь на доли секунды, после чего плотная пассажирская масса с размаха влепляла его в Симины формы. Юра краснел, переживал и страдал.

– Лучше расслабься и получи удовольствие, – успокоила его Сима. Ничего особенного она в виду не имела, но Юра, настроенный на совершенно другую волну, пошел пятнами и неожиданно взялся за ее грудь.

– Не в этом смысле, – обозлилась Серафима. – Просто не рыпайся, а то все пуговицы мне оборвешь.

Судя по Юриному взгляду, он перешел в параллельную реальность и Симу не слышал.

«Я действую на мужчин гипнотически», – самодовольно подумала Серафима, легко и ненавязчиво ткнув кавалера коленом в нужное место. Он хрюкнул и вернулся с небес на землю.

Не успела мадемуазель Разуваева отойти от утренней поездки с юным поклонником ее форм, как нахлынули вчерашние воспоминания, разбуженные звонком Антона.

– Я скучал, – дохнул он в трубку и томительно затих.

– И я, – взволновалась Сима, глупо добавив про себя «и я, и я, и я того же мнения». Это были нервы. Не пристало взрослой, знающей себе цену женщине так смущаться и психовать. Подумаешь, мужчина позвонил. Мало ли… Но с адреналином, выплеснувшимся в кровь, не поспоришь. Руки тряслись, уши заложило, а щеки полыхали.

– Я не спал всю ночь…

– Я тоже, – Серафима стыдливо вспомнила, что заснула, едва только голова коснулась подушки. Но это же ничего не значило. Крепкий сон тоже мог стать следствием сильных переживаний, даже стресса. А как же: когда у тебя столько времени нет мужчины, то поцелуи на морозе с едва знакомым кавалером – стресс! Тем более что планируется продолжение.

– Мы увидимся? – Антон говорил интимным полушепотом, от которого по Симиной спине волнами кочевали мурашки.

Тут она сообразила, что пора немного покочевряжиться, а не идти покорной овцой в открытое стойло:

– Ну, я как-то не думала…

– А ты подумай. – Серафима по голосу чувствовала, что Антон улыбается. Конечно, все ее хитрости шиты белыми нитками, но игра есть игра, а правила есть правила. Ценится лишь то, что тяжело дается. Серафима твердо решила «даться тяжело». То, что само свалилось в руки, потом не жаль и потерять, а вот то, за что бился, будешь беречь и охранять всегда.

Антон ей нравился. Наверное, даже больше, чем нравился. Именно поэтому Сима понимала, что ошибиться нельзя. Хотя особой уверенности, что получится выдержать характер до конца, у нее не было. Хотелось согласиться на все и сразу, наплевав на условности.

Наплевать на условности гораздо проще, чем удержаться в рамках, прописанных общественной моралью и собственной логикой. Серафима увязла в чувствах к Антону, как колхозный трактор в трясине. Она и ненавидела себя за слабость – и наслаждалась ею. Если мужчины пугливо съеживаются, когда ты резко взмахиваешь рукой, если в транспорте с тобой не отваживаются вступать в конфронтацию, если соседка просит помочь передвинуть шкаф, уважительно глядя снизу вверх, то иногда чудовищно хочется ощутить себя слабой и беззащитной Дюймовочкой. С Антоном она чувствовала себя именно так. Счастье плескалось в Серафиминой душе, как вода в переполненном ведре, обдавая брызгами окружающих.

Если сравнивать жизнь с пустыней, обезвоженной, утомительной, кишащей змеями и скорпионами, то Антона с полным правом можно было бы назвать оазисом. Кто-то так и погибает в песках, а кому-то везет. Серафиме повезло, но она все еще боялась поверить в свое счастье. Судьба ее не особо баловала подарками. Детство прошло в крайней бедности: родители пили, потом и вовсе оставили дочь сиротой, угорев в бане. В жизни девочки ничего не изменилось: она почти с самого рождения жила у бабушки, но в душе поселился стойкий привкус полного одиночества. Ей всегда не хватало любви или просто казалось, что не хватает. Еще подростком Серафима поняла: окружающий мир вовсе не дружелюбен и не расположен прощать ошибки. А она вся была сплошная ошибка: полная, крупная, неуклюжая и уязвимая. Прыщи, немодная одежда, строгая бабушка, не отпускавшая в клуб, – как мало надо, чтобы почувствовать себя изгоем. Слишком рано созревшая, слишком рано обманутая, слишком рано разочаровавшаяся. С годами Серафима научилась бороться, нарастила крепкий панцирь, но внутри этого панциря она осталась все той же ранимой пухлой девчонкой, горько рыдавшей перед бесстрастно честным зеркалом. Сима пыталась плыть по течению, но оно все время меняло направление, она училась на чужих ошибках, мудрела, но окружающие становились все изощреннее в своей хитрости, она научилась держать удары, ассимилироваться с враждебной средой, но хотелось не борьбы, а гармонии. И вот такую – глупую, зажатую, прикрывавшуюся грубоватой самоуверенностью – и полюбил Антон. Как легко было ему верить и как тягостно бояться грядущей потери.

Второе свидание стало решающим. Серафима летела на крыльях любви, стыдливо волнуясь, не похожа ли она на летающую корову из «Тайны третьей планеты». Ей хотелось быть утонченной, воздушной и романтичной, чтобы понравиться.

Бабушка всегда говорила, что женщин можно поделить на два основных типа: баба и фифа. Баба – это у Некрасова, которая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». А фифа – это блоковская Незнакомка. Первая нужна для жизни, она надежна и стабильна, как бетонный фундамент. Вторая – для мимолетной услады взора и поддержания мужского «эго»: слабая, хрупкая и зависимая. С такой каши не сваришь, детей не нарожаешь, разве что переспать пару раз для эстетического наслаждения и вернуться к первой. Суть бабулиной теории сводилась к следующему: женятся на бабах. Лучше быть бабой, к которой мужик возвращается, подняв самооценку, чем фифой, от которой уходят с чувством глубокого удовлетворения. Серафиме эта теория казалась слишком примитивной. Жизнь все же была многограннее, чем ее представляла себе Анфиса Макаровна. Согласно бабушкиной теории Серафиме повезло. Но любому человеку хорошо там, где его нет. Особенно это касается женщин. Худые пытаются поправиться, полные – похудеть, брюнетки перекрашиваются в блондинок, блондинки – в рыжих, рыжие бреются наголо, кудрявые распрямляют волосы, обладательницы коротких стрижек отращивают косы, а те, у кого косы уже есть, стригутся. Процесс тюнинга женской внешности бесконечен и многообразен. У Серафимы тоже все было не так, как мечталось. Гибкий стан, аристократическая бледность, тонкие запястья – сны, грезы и недостижимый идеал.