Я замолкаю и перевожу дыхание. Заткнись, Питер. Послушай, что ты несешь: ты перенервничал и ведешь себя как параноик. Я смотрю на Риту, надеясь, что она будет все отрицать, — тогда я смогу выдохнуть и довериться ей. Одному мне не справиться. Сейчас она все объяснит, непременно объяснит. Расскажет все как есть. Она мне поможет.

Рита смотрит на меня. Потом переводит взгляд на часы. И вроде бы приходит к какому-то решению.

— Ты можешь либо поверить в то, что мы на твоей стороне, — говорит она, и ее тон нисколько не меняется. — Либо ты можешь считать нас своими врагами. Получается, твоя истекающая кровью и беспомощная мать сейчас находится под нашим контролем. Так что в любом случае тебе выгоднее делать так, как мы говорим.

Внутри меня все леденеет. Я уставился на нее и не могу отвести глаз. С невозмутимым выражением она терпеливо ждет моего решения.

Я поворачиваюсь на сто восемьдесят. Сквозь матовое стекло еще видно, как они увозят маму по длинному коридору. Мне хочется драться — бешеное желание растет во мне и распирает грудную клетку так, что, кажется, вот-вот вырвется наружу и потащит за собой, но их слишком много, они слишком крупные, и даже если в какой-то гомерически малоправдоподобной вселенной я смогу одолеть четырех взрослых мужиков, дальше-то что? Слишком много времени потрачено впустую. Мама может умереть до приезда второй скорой, настоящей скорой. Ее единственная надежда — ее же похитители.

Где же ты, Бел?

Я сглатываю кислую слюну и говорю:

— Что мне нужно делать, говорите.

Сквозь стекло я вижу мутную человеческую фигуру, бегущую к нам. Человек тормозит, огибая мамины носилки, затем снова набирает скорость и врывается в двери. Я узнаю в нем человека в сером костюме. Сейчас его галстук ослаблен, лицо раскраснелось. Когда он видит меня, на его лице мелькает что-то вроде облегчения, быстро сменяясь недоумением. Он поворачивается к Рите.

— Где девушка? — строго спрашивает он. В его голосе слышится североирландский акцент.

Рита молчит.

— Ты что, не знаешь? — возмущается он. — Какого че…

— Следи за выражениями, — ледяным тоном обрывает его Рита.

Метнув на меня беглый взгляд, он снова возвращает свое внимание к ней. «Девушка», — лихорадочно соображаю я. Он имеет в виду Бел?

— Ее нет? Он забрал ее? — шипит мужчина. — Как это могло произойти? Как он вообще сюда попал?

«Он». В мыслях разброд. Кто такой «он»?

— Не знаю, — признается Рита.

— Твои люди должны были мониторить все входы и выходы.

— А твои — вести наблюдение, Шеймус. Хочешь сейчас искать виноватого? — В голосе Риты звенит опасное напряжение.

«Пора нырять с аквалангом, родной», — не к месту думаю я.

— Не сваливай на меня ответственность.

— И свалю, если решу, что так надо, — говорит Рита тоном, не терпящим возражений. — А теперь возвращайся к своим мониторам и организуй нам отступление.

Она снова поворачивается ко мне, а я смотрю, как человек убегает обратно через двойные стеклянные двери.

— Шагай передо мной, — приказывает Рита таким тоном, как будто она приставила пистолет к моему виску. Но ей не нужен пистолет — у нее моя мама на носилках. — Не отходи от меня дальше чем на двадцать дюймов. Посмотри на меня. — Я смотрю ей в глаза. — Ты знаешь, сколько это — двадцать дюймов? — Я киваю. — Вот и славно, тогда иди.

Она делает паузу и добавляет:

— Похоже, у тебя неплохие инстинкты, так что, если заметишь что-нибудь подозрительное, кричи, не стесняйся.

Она разворачивает меня за плечо и толкает к двери. На холодном стекле остаются ржавые отпечатки рук. Мамина кровь сохнет, запекаясь в трещинах и складках моих ладоней.

За спиной я слышу гудок мобильного телефона: Рита кому-то звонит. Трубку берут после первого же гудка.

— Домашний, — голос на другом конце провода слабый, но я достаточно близко, чтобы расслышать слова.

— Кролик у меня, — говорит Рита.

— А волк?

Я резко вздрагиваю.

Волк.

Волк, который похитил мою сестру?

Рита колеблется и только потом отвечает, и в ее голосе я слышу то, чего не слышал от нее до сих пор, то, что знакомо мне лучше любого другого чувства, — страх.

— Ищи ветра в поле.

Пальцы ног поджались, зарываясь в мокрый мох на самом краю стены, холодный и скользкий, как водоросли. Мои школьные туфли — с носками, аккуратно засунутыми внутрь, — парой одиноких кавычек лежали внизу, на ковре из опавших листьев. Высота склона здесь была не больше трех метров, но я ощущал себя на краю утеса.

Бел ела яблоко, прислонившись к стене. Она постоянно ела яблоки, не только мякоть, но и сердцевину, хвостики, и даже косточки. Знаю, что вы думаете: яблочные косточки = цианид = мгновенная, но мучительная смерть. Но я все выяснил: ей понадобится съесть больше трех тысяч яблок, чтобы в организм попала среднестатистическая летальная доза. Деревья, загораживающие от нас школу, полыхали осенью, и клочья бурых листьев цеплялись к ее волосам и школьным колготкам. Эта небольшая полянка всегда была нашей: нашим местом, нашей тайной. Больше никто сюда не приходил. Впереди простирался лес, убегая вдаль, вверх по склону холма. Когда мы были помладше, мы играли в этом лесу в прятки. Теперь я с тоской вспоминал все его укромные уголки.

— Ну давай, — сказала она. — Это так же просто, как с бревна упасть.

— Упасть со стены, — поправил я.

Я могу быть таким упертым буквалистом, особенно когда мне страшно (это, конечно, все равно что рыбке сказать «особенно когда я мокрая», но все же…).

Научи меня. Я попросил ее научить меня, и сейчас мы были на ее уроке. Бесстрашие для начинающих: основные принципы само-не-защиты. Она уже шесть раз прыгала, чтобы продемонстрировать мне наглядно, легко приземлялась и перекатывалась, взметая бурю листьев, хохоча без остановки, и все это — не надев никакой защиты, кроме форменного джемпера. На моей черепушке был велосипедный шлем, к животу и спине скотчем приклеены подушки, украденные из комнаты отдыха, а я все никак не мог заставить себя оттолкнуться ногами от кирпича.

Бел втянула ноздрями воздух и выдохнула с напускной театральностью.

— Ну давай же, Пит.

— Все-таки ты самая нетерпеливая девчонка на свете.

— Много ты знаешь девчонок, которым приходилось учить младших братьев прыгать со стен?

— Да нет, обычно это в отцовской юрисдикции.

Мы немного помолчали. Живот свело внезапной тошнотой — так всегда бывало, когда я думал о папе, — как будто ешь креветку и некстати вспоминаешь об очень тяжелом отравлении в прошлом.