год. В конце прошлого столетия и начала двадцатого сюда посылались страдающие всеми формами туберкулеза, бронхитом, катаром, подагрой, анемичные, нервные, и вообще больные нуждающиеся в постоянно ровном климате. Но современная медицина признала, что морской воздух вреден для туберкулезных и ревматиков, а потому их стали отправлять в близлежащие горы.

До 1914 года в Ментоне, наряду с англичанами и немцами, была богатая русская колония, а также и много приезжающих, чтобы променять русскую суровую зиму на солнечно теплый, вечно цветущий пейзаж лазоревого Средиземноморского берега Ривьеры.

Хотя теперь американцы и заменили русских, но память о золотых царских рублях и их щедрых держателях не перестает передаваться из поколения в поколения местных жителей.

Разумеется, что, как и во всех местах тогдашнего русского сосредоточения за границей, в Ментоне была воздвигнута православная церковь во имя Пресвятой Богородицы «Всех Скорбящих Радостей». Закладка ее состоялась 5 июня 1892 года, а 24 ноября того же года храм был освящен и в нем начались богослужения. Постройка церкви производилась по плану и под руководством архитектора Терслинга[390]. Крыша ее двухскатная, крытая черепицей. Купол украшен колонками и изразцами, увенчанный синей главою с крестом. С внешней стороны храм очень красив и является одной из достопримечательностей Ментона. На алтарной стене, с внешней стороны, обращенной к юго-востоку, в изящной нише, был нарисован величественный образ Царицы Небесной с подписью: «Милосердные двери отверзи нам, благословенная Богородица». Иконостас устроен из каррарского мрамора в один ярус, с изящными колоннами, капителями, карнизами и украшениями. Он представляет из себя подражание греческому стилю IX столетия. Иконы написаны известным художником Брюлловым[391]. Большой образ Воскресения Христова написан Н. И. Юрасовым[392].

К церкви примыкает так называемый «Русский Дом» для приезжавших на зиму больных соотечественников со скромными средствами. Полный пансион стоил 55 рублей в месяц. Дом находился под покровительством Великой Княжны Анастасии Михайловны[393].

Вскоре после войны 1914–1918 гг., в виду наплыва русских беженцев, невдалеке от церкви был построен многоэтажный дом, где нашли приют престарелые эмигранты тех времен. И теперь это старческий Русский дом.

Церковь и дома находятся ныне в ведении «Общества помощи русским в Ментоне» председательницей которого состоит графиня И. С. де Шевильи[394], русская по происхождению, а вице председателем известный церковный деятель А. Д. Филатьев[395]. В этот Русский Дом принимаются престарелые русские не только из Ментона, но и из всех городов Франции, а также и из заграницы. Еще выше в гору расположено старое русское кладбище, где имеется, видимая издалека, изящная часовня с голубым куполом, устроенная графом Протасовым-Бахметевым[396] в 1886 году.

Церковь, Русские Дома и кладбище являются свидетелями славного пребывания в Ментоне граждан Императорской России, но не имеющими больше ни малейшего интереса в общественной жизни города.

Надо отметить, что эта общественная жизнь Ментона находится в руках очень «прогрессивных элементов», по признаку, с нашей точки зрения, что рыба всегда гниет с головы. Разумеется, что процветает местный отдел «Франция — СССР». В ноябре 1967 года он устроил чествование покойного Анатолия Васильевича Луначарского, «верного друга Франции и Ментона». Местная французская газета, которая, не устыдившись, и сообщила, что этот друг Франции, Луначарский, был народным комиссаром Просвещения в первом составе Совнаркома, председателем которого был Ленин. Но эта буржуазная газета воздержалась сообщить, что Ленин заключил с немцами Брест-Литовский мир, вследствие которого Франция вынуждена была продолжить войну на 1918 год, понеся сотни тысяч убитыми и ранеными…

«Друг Франции» Луначарский в свое время приказал советским газетам поместить известную статью М. Горького «Плюю в твое лицо, прекрасная Франция» (по случаю неудавшейся французской антибольшевистской интервенции).

На торжество приехала из Москвы дочь Луначарского, Ирина Анатольевна. При входе в отель, где живал Луначарский, была прикреплена мемориальная мраморная доска, а приехавшими из Парижа представителями посольства СССР, местными властями и прогрессистами всех мастей были произнесены трогательные речи с возложениями венков и вещаниями о нераздельной дружбе между Францией и Советским Союзом. По пути традиционно лягнули и царскую Россию. Ментон и Сочи были объявлены городами-близнецами. Если приехавшие советчики не выразили, разумеется, ни малейшего внимания ни к Русской церкви, ни к Русским Домам, ни к Русскому кладбищу, то гостеприимные хозяева-французы, помня о притекавших когда-то в Ментон царских золотых рублях, льстили себя надеждой, пребывая в своем традиционно развесисто-клюквенном комплексе, не появятся ли и теперь многочисленные советские туристы с соответствующими рублями?

На другой день дочь любвеобильного народного комиссара Луначарского, сопровождаемая отцами города Ментона, отправилась в городок Сен-Поль-де-Ванс, артистический центр Лазоревого берега, навестить старого друга своего отца, художника Марка Шагала, которого, по предложению Луначарского, Ленин назначил тогда народным комиссаром изящных искусств в Петрограде, оказав, таким, образом, свое признание футуристическому «искусству». В Советском Союзе уже давно произведения этого «искусства» снесены в подвалы, но зато оно процветает как никогда на прогрессивном Западе. Вспомним, что мы тогда воевали против большевиков на всех фронтах гражданской войны, гибли в чрезвычайках или умирали от голода и болезней. Оклеветанный маршал Франции Петен, обращаясь по радио к населению, говорил: «Французы — у вас короткая память!». Судите сами, был ли он прав. Марк Шагал, бывший народный комиссар эпохи Брест-Литовского мира, объявлен теперь почетным гражданином города Ниццы, а также и других городов Франции, и награжден высшей степенью ордена Почетного Легиона!

Среди всевозможных советских делегаций, приезжающих на Ривьеру и живущих в отелях-дворцах, не имея контакта с местными пролетариями, приехала как-то в Ментон и министр советской культуры товарищ Екатерина Фурцева[397]. Ей всё показывали на Ривьере, угощая ее подобострастно в самых дорогих капиталистических ресторанах, буквально «катая ее как сыр в масле», ни минуты не забывая, конечно, о проблематичных советских туристах и их рублях.

К ней приставили переводчицей совсем молодую русскую барышню, дочь русских эмигрантов.

Фурцева как-то ее спросила:

— А что делает ваш папа?

— Мой папа шьет балетные туфельки.

— Знаете — сказала Фурцева — у нас это дефицитная профессия, и ваш папа мог бы у нас очень хорошо устроиться.

— Спасибо — ответила с французским акцентом милая барышня — но мой папа не совсем дурак, чтобы ехать в Москву.

Фурцева разгневалась, и ей переменили переводчицу. Злоключения нашей милой барышни этим не закончились. Когда она рассказала обо всем своему отцу, то и он остался очень недоволен: «Надо было сказать Фурцевой, что твой папа совсем не дурак, чтобы переселяться в Москву, а ты сказала — не совсем дурак!».

Осмотрев Ментон, отправились мы к итальянской границе. Над ущельем, границей между Францией и Италией, переброшен мост Сен-Луи. Затем дорога проходит, высеченная