Присаживаюсь и я, но немного в отдалении. У меня нет ни малейших опасений, ни малейших ожиданий относительно Опоринуса и его друзей. Я высоко ценю труд нашего друга-книгопечатника: Парацельс, Сервет, Социни — опасные авторы, способные причинить неприятности, люди, которыми Кальвин готов пожертвовать, чтобы стать новым Лютером. Но одной лишь храбрости такого рода явно недостаточно, и, даже если время, в которое мы живем, и не позволяет нам ничего другого, я слишком много боролся, чтобы меня хоть как-то волновал теологический диспут.

Наш хозяин делает нам знак прекратить болтовню — он собирается произнести речь.

— Друзья мои, — голос вялый, тон примирительный, — я собрал вас всех сегодня, так как считаю, что всем нам будет необычайно полезен обмен мнениями по поводу события, которое вот-вот должно состояться. — Он повышает голос. — Вы вскоре услышите о созыве Собора, в котором должен участвовать весь расколовшийся христианский мир, чтобы выработать статьи соглашения и обсудить возможности примирения между всеми группировками.

Он зачитывает проект соглашения перед всеми присутствующими. Перна зевает в углу, вцепившись в стул, слишком высокий для него — коротенькие ножки болтаются в воздухе.

Опоринус продолжает:

— В любом случае не можем же мы просто наблюдать со стороны событие такой важности, оставаясь пассивными зрителями. Вполне вероятно, для привлечения к участию в Соборе виднейших лютеранских теологов местом его проведения станет город Тренто,[59]расположенный между Римом и немецкими землями, не так уж далеко от нашего Базеля.

— Уж не собираетесь ли вы пригласить всех нас на этот Собор? — Тон полон иронии и недоверия — колкость звучит от человека, стоящего напротив Опоринуса.

Печатник качает головой:

— Я не об этом говорю. Но мы можем написать в Женеву Кальвину и его людям, что не желаем оставаться в стороне, что хотим сказать свое слово, хорошо бы что-нибудь напеча тать, хотя бы один документ, который станет нашим письмом к католическим кардиналам. Мы должны черкнуть пару строк Сервету в Париж — он может написать что-нибудь для нас по такому случаю.

Из второго ряда встает бледный, тощий мужчина, у него французский акцент; Опоринус, должно быть, знакомил нас, но я не запомнил его имени.

— Вы ведь не верите, что Лютер, Меланхтон и Кальвин на самом деле собираются участвовать в этом Соборе?

— А почему бы и нет? Раз уж кардиналы решили созвать Собор, это значит, они обеспокоены распространением Реформации и согласны на компромисс, возможно даже, до некоторой степени согласны на переговоры…

Леру — вот как его зовут! — восклицает:

— Если Лютер явится на этот Собор, ему оттуда не вернуться. Это же относится и ко всем остальным. Если они приблизятся к папистам на расстояние пушечного выстрела, тем не справиться с искушением. Они попросту схватят их и сожгут. Мы их слишком хорошо знаем…

Кивки, несколько гримас, Перна болтает ногами и лениво листает книги у себя на коленках.

За спиной француза поднимается Йорис, высокий и белокурый, размахивая белоснежной рукой:

— А я вам скажу, что, если Кальвину и Лютеру удастся наложить руки на кого-то из присутствующих, с ними обойдутся точно так же. Что для нас этот Собор? Даже если он действительно состоится и если им когда-нибудь удастся добиться соглашения с Римом, это станет губительным для каждого, кто целиком и полностью не согласен с их доктринами. Что будет с Мигелем Серветом, с Лелио Социни, с Себастьяном Кастельоном? — Взгляд Опоринуса настойчиво обегает лица присутствующих. — Что будет со всеми нами, братья?

С самого крайнего места в конце ряда в дискуссию вмешивается проповедник из Базеля, Сере:

— Никакого соглашения не будет, Опоринус, потому что паписты никогда не откажутся от доктрины оправдания per opera,[60]а Лютеру и Кальвину обязательно выдвинут вопросы о власти антихриста-папы, индульгенциях, купле-продаже веры…

— Наверняка-то этого мы утверждать не можем, Сере. В Италии есть множество кардиналов, которые благосклонно смотрят на примирение с протестантами и высоко ценят лютеранскую теологию. Уже существуют и сочинения по этому поводу, возможно, и небольшие труды, но от этого не менее важные. Все вы читали «БлагодеяниеХриста». Говорят, его автор — священник, за спиной которого стоят итальянские писатели и ученые и даже один кардинал. Эти факты, братья, мы попросту не можем игнорировать. Возможно, на этом соборе появится реальная возможность воссоединения и ради кальной реформы Римской церкви. Я повторяю, мы не должны оставлять инициативу только Кальвину и Лютеру. От этого зависит наша свобода. — Его взгляд бегает по разгоряченным лицам, пока не останавливается на лысине Перны. — Нам бы хотелось выслушать ваше мнение, господин Перна, вы лучше всех нас разбираетесь в итальянских реалиях.

Коротышка вытягивает свои крошечные ручки — он не ожидал, что его втянут в это дело, — чешет лоб и поднимается на ноги, но даже после этого не возвышается над головами остальной аудитории.

Долгий вздох:

— Signori, я слышал много красивых слов, но никто так и не коснулся самой сути проблемы. — Все смотрят на него в изумле нии, подавшись вперед, чтобы разобрать непривычный итальянский акцент. — Вы можете написать или выдвинуть на обсуждение самые выдающиеся теологические работы столетия, если от этого вам станет спокойнее, но вам никак не изменить реальности, а она такова, signori: судьбу этого Собора решат не вопросы религиозных доктрин, а политические проблемы.

Повисает гробовое молчание, крошка Перна не признает полумер: мне кажется, он вот-вот лопнет, если не выскажет все, что думает.

— Если этот Собор и состоится, это произойдет только из-за давления, оказываемого императором на папу. Габсбург хочет объединить католиков и протестантов, потому что империя ускользает у него из рук, а турок Сулейман — мужчина, который, как говорят, может удовлетворить двадцать женщин за одну ночь и которого почему-то никто не прозвал Великим,[61]— доставляет ему серьезные проблемы. Карла не волнует, договорятся ли между собой теологи или нет, он хочет объединить всех христиан для сопротивления туркам и вернуть контроль над собственными границами. — Он кивает головой: — А теперь послушайте меня внимательно: там, в Риме, множество кардиналов, которым очень нравится сжигать людей. Но не стоит думать, что эти святые люди умирают от желания поджарить Лютера, Кальвина, Буцера и всех присутствующих. Потому что, видите ли, пока эти еретики, как они их называют, продолжают маячить на горизонте, они могут преспокойно натравливать инквизицию на неудобных им образованных людей, в первую очередь своих политических противников внутри католической церкви. С начала времен внешних врагов использовали для того, чтобы держать под угрозой внутренних. Опоринус совершенно прав, когда говорит, что существует партия кардиналов, благосклонно относящихся к диалогу с протестантами, и именно на них император делает ставку, стремясь реализовать свой проект. Но давайте посмотрим, кто собрался с другой стороны. — Перна считает, загибая жирные пальцы: — Так, у нас есть германские князья, которые повторят то, что скажут Лютер и Меланхтон. У них, именно для того, чтобы сохранить автономию от Рима и императора, нет никакого интереса посылать на конгресс своих теологов. Более того, если на Соборе их сочтут отступниками, императору больше не придется кричать lese-majeste[62]и спокойно наблюдать, как он теряет свои немецкие княжества. Потом, есть еще король Франции, а это значит — и все французские кардиналы: двадцать лет войны ярко свидетельствуют о ненависти Франциска I к Габсбургу. Значит, разве будут французские кардиналы голосовать за объединение христиан? Наконец, есть еще и римские кардиналы из инквизиции, которым по душе современная жесткая политика и которые напрочь отметают возможность диалога с протестантами.