— Да все знают о том, как вы отказали прекрасной Манетте и ушли ночевать в комнату служанки.

— Да не служанка то была, а Зика. Сестра моя названная, — пытался оправдаться рыцарь, почему-то поглядывая на свою спутницу.

— Так что же это получается... — удивился бард. — С сестрой?

— Закрой рот! — возмутился Лекамир. — А то петь будет нечем, придётся за медяки только по струнам бренчать.

— Хорошо-хорошо, — тут же пошёл на попятную бард. — Хотя такая знатная история пропадает.

Гнев Лекамира, которому этот наглый юнец нравился всё меньше и меньше, остановила только мягкая ладошка Рианы, что легла на его руку, пытаясь успокоить разбушевавшегося мужчину.

Сама жрица, однако, тихонько посмеивалась и внимательно всматривалась в его лицо.

— Ты что, правда отказал графине? — улыбалась она. — Неужели страшненькая была?

— Ну... я...

— О нет, герцогиня Манетта прекрасна, словно солнце. И так же непостоянна, к сожалению, — вмешался опять Анак.

— Муж у неё был, — буркнул Лекамир. — Как можно-то?.. А к Зике пошёл, потому что малая ещё была. Как бы кто не обидел...

— Графиня долго ещё обиды простить не могла, — всё ещё смеялся бард.

— А ты, оказывается, тот ещё дамский любимчик, Лекамир, — смеялась Риана, толком даже не зная, что большее её веселило: забавная история или реакция самого рыцаря.

— Простите, а вы... — внимание барда вдруг переключилось на жрицу, и как только Риана повернусь к нему и, радужно улыбаясь, откинула капюшон, Анак замер, округлив глаза.

— Жрица Риана! — выдохнул он, подскакивая с места. — О небесные! Вас я и не мечтал встретить!

— Похоже, вы и меня знаете, — улыбнулась девушка. — Откуда же такие познания у столь юного барда?

— А мы уже встречались, — весело улыбнулся юноша, присаживаясь обратно. — Вы, правда, наверняка меня не заметили, а вот я вас видел ещё в королевском дворце, когда меня в числе других бардов приглашали туда. Вы гуляли в сопровождении одного из генералов, и я заметил вас по невероятному цвету волос. Нигде, даже у торкийских красавиц, я не видел такого чудного красного цвета. Позже я узнал, кто вы такая...

— Вот как... — задумалась Риана, а Анак всё так же, не сводя с девушки взгляда, продолжил:

— Милая жрица, я всё это время мечтал опять вас повстречать. Сегодня точно самый удачный мой день. Вы ещё тогда похитили моё сердце. И я бы хотел хоть как-то выразить вам все свои чувства. Я обязательно напишу о вас песню... А пока позвольте просто спеть вам!

— Я с радостью послушаю. — Риана улыбнулась.

Анак, просияв, подскочил со скамьи и побежал настраивать свой инструмент.

— Шустрый какой. — Лекамир нахмурился, втайне даже немного завидуя тому, как легко этот бард выказывает свои чувства. Сам он не мог сказать Риане, что испытывает к ней чуть-чуть больше, чем просто дружеские чувства. Повернувшись опять к жрице, он увидел, насколько задумчивой она была. — Риана?

— Знаешь, о чём я подумала? — тихо начала девушка, глядя куда-то в сторону. — А ведь он мог быть им.

— Кем "им"?

— Тем, из-за кого я начала меняться.

Что-то холодное пробежало по его спине.

— Ты уверена?

— Нет. Хотя это возможно. Ведь самое главное, чтобы мы встретились, а то, что я его не увидела, не имеет особого значения... Раньше я пыталась в уме вспомнить всех, с кем познакомилась в этом мире после своего прибытия, а теперь подумала, ведь со многими я встретилась и даже могла не обратить внимания. Это мог быть кто-то из прохожих, из мимо проходящих крестьян... кто угодно... Как же тогда мне его найти?

Риана с грустью подумала о том, что её задача становилась почти невозможной. Как ей теперь понять, кого она встретила, а кого нет?

— Не переживай ты так, — пытался успокоить её Лекамир видя, как безнадёжно вздыхает Риана. — Я, конечно, не могу знать точно, но мне кажется, твои изменения начались после того, как ты сама кого-то увидела. Ведь отреагировало твоё тело, значит, должно было быть что-то, на что оно отреагировало. Разве нет?

— Наверно...

— Милая жрица, — Анак опять подскочил к ним, но уже с лютней в руках. — Я хочу посвятить вам эту песню. Её написал мой великий тёзка и спел той, кто была краше всех для него. Я думаю, это судьба. Песня о любви поётся жрице бардом по имени Анакрий. Уже второй раз.

И бросив на неё полный обожания взгляд, он присел рядом и, коснувшись длинными пальцами струн, запел чистым сильным голосом, который, словно лёгкие касания, пробегал по всей коже, и в то же время пронизывал всё тело, будто дуновение ветра.

Ты травы стелила босыми ногами,

Туманами прятала ясные очи.

Широкою лентой судьба между нами,

И вечная жизнь вполовину короче.

Цари битв и принцы, что кровью своею

Ведут род от самых достойных веками

Не могут сорвать губ твоих орхидею,

И гибнут от льда пред твоими глазами.

Ступала лисицей средь криков и плача,

Дарила тепло, ярким солнцем сияла.

С тобою быть рядом, лишь так, не иначе!

И пусть насовсем в твои сети попал я.

В ночах видеть лик твой, а днями скитаться,

Идти вслед за ветром, не знать сожалений.

Во взгляде тонуть, не желая спасаться,

И не отпускать тонкий шёлк сновидений.

Твоими устами мой разум глаголет,

И сердце моё лишь с твоим вместе бьётся,

Дышать без тебя не могу я без боли,

Пусть в вечности эта любовь отольётся.

Рождённая светом и жалкий бродяга,

Кто знает любовь, не смеётся, не плачет.

Их путь в сотню лет будет меньше полшага

От злых глаз и боли судьба их запрячет. *

Лёгкая мелодия и звучный голос Анака привлёк всеобщее внимание. Голоса стихли, и все, как один, прислушивались к песне. Несмотря на свой слишком юный возраст, он был, бесспорно, талантливым.

Парень отнюдь не преувеличивал, когда говорил, что на его песню сбегутся люди. И вскоре в таверне были заняты все столы. Анак же не скупился на песни, как и на томные взгляды, бросаемые в сторону Рианы. Сама жрица отвечала ему вежливой улыбкой. Но юноша на терял надежды, ведь настоящему барду безответная любовь не помеха, а простор для творчества.

Даже Лекамир забыл о нахальстве юного барда и наслаждался его песнями.

В результате разошлись все уже глубокой ночью и то только потому, что Анак устал. Хотя зрители готовы были и до утра сидеть к великой радости хозяина, который уже не косился на худощавого юношу, а был сама любезность, будто принимает настоящего дворянина.