Казаки находили только брошенные стойбища и холодные кострища. А нет людей — нет припасов. Это у остяка на родовой реке всегда в сетях рыба, у вогулича всегда в силках зверь, а казак — человек воинский, ему так охотиться некогда, да и не умеет он охотиться в тайге. Тайга не степь!

А стрелец в здешних местах — вовсе ребенок немощный. И татарин тут — чужой. Потому и откочевывали татары на юг, в степи. Одни воины поредевшими толпами ходили вдоль рек — убивали друг друга.

Сибирские лесные люди Приносили тревожные вести. Разбитый Карача ушел недалеко. Он стоял на Бегишевом городище на Иртыше, недалеко от Кашлыка. Туда стекались сборные татары. Остатки разбитых отрядов, воинская молодежь. Понимая, что собственных сил и умения воевать у него нет, Карача искал примирения с Кучумом. Со дня на день — доносили подслухи и лазутчики казакам — в Бегишевом городище ждут Кучума.

— Вот тогда они на нас и навалятся, — говорил Ермак атаманам и казакам, хотя все и без его слов понимали, чем это кончится. И знали, что бить врага лучше, пока он в кулак силы не собрал.

— Упустим время — не миновать осады! Да такой, что нонешняя нам сладким сном покажется. Теперь их не проведешь. Они воробьи стреляные!

— Стреляные, да недостреленные! — шутил Мещеряк. — А к огненному бою пообыкли! Таким кольцом обложат — муха не пролетит.

Все понимали, что нужно стронуться с места — нанести упреждающий удар, разогнать, хотя бы на время, орды врагов. А если умереть, то как в старой казачьей молитве: «Господи! Пошли смерть в бою, чтобы не видеть — кто...»

К походу готовились, но трудно было стронуться с места, тяжело подняться смертельно усталым, изголодавшимся и не отдохнувшим за короткую передышку казакам, чтобы пойти в поход, скорее всего — безнадежный...

Ждали подмоги из Руси! Верили в нее, как в Христа Спасителя! А она все не шла.

Ермак не скрывал, что ежели рать с припасом не явится — к весне казаков вырежут всех до единого. А продовольствия им не собрать и огненного припасу не добыть!

И все-таки тянули куда-то дали, словно было им обещано чудо.

Ермак теперь почасту молился один, закрывшись в землянке:

— Господи, помоги! Господи, вразуми!

Перед малым медным образком на коленях он простаивал ночными часами. И, шепча молитву, все думал-думал, искал выход. Чувствуя сердцем, что он должен быть, и понимая разумом, что самое тяжкое — ждать.

Кольцо татарское сжимается. Продовольствия нет, боеприпасов в обрез. И подмоги с Руси нет. И с каждым днем кажется, что и не будет.

— Господи, укрепи! Господи, подай знак — что делать!

Июльским теплым вечером явился знак!

Закричали казаки, на радостях даже из пищали бухнули — показались на реке лодки, выгребали на них люди незнаемые с юга. А как на пристань вышли, тут казаки и завопили — гонцы бухарские! Ермак и другие атаманы — красные кафтаны на плечи, шапки высокие на головы, и айда в атаманскую избу — купцов принимать.

Бухарские люди, как вошли, сразу в ноги!

— Бачка атамана! Худой люди татарские к тебе караван не пускают! Кучумка пройти не дает!

— Что везете? Великий ли караван? — спросил Ермак.

— Большой караван, очень большой! Твой товарищ Алимка ведет! Зерно везем! Одежу везем! Селитру везем! Свинец!

— Брешет! — закричал Мещеряк. — Брешет, заманивает...

— Собак брешет! — вскочил на ноги бухарец. — Ермак, гляди!

Он порылся в складках халата, что-то нащупал, разорвал подкладку зубами и вытащил пайцзу.

— На!

— Атаман, не верь! — закричал Мещеряк. — Заманивает! Басурман! Все они одним миром мазаны!

— Слово! — сказал Ермак.

Бухарец присунулся к самому лицу атамана и прошептал:

— Сары.

— Ну?! — крикнул кто-то из казаков.

— Мое слово! — сказал Ермак, обнимая купца.

Обнять — обнял, а поверить — не поверил, да и

другие — тоже. Мало ли, как пайцза досталась, мало ли как слово вызнали. А может, Алим на барыши польстился, да сам выдал, к татарам переметнулся... Потому послов приняли честью, а когда казаки повели их кормить, сели атаманы тесно, принялись толковать так и сяк.

Мещеряк стоял на том, что посол подменный! Его бы распытать, он бы язык развязал.

— Табе чуть что — пытать! — взъярился безносый Ляпун. — Кат!

— Ладно вам! — оборвал Ермак.

— А через чего Алимка сам не пришел?

— Алимка в Бухаре занедужил! Старый ведь, — сказал Ермак. — С караваном брат его идет.

— Да там от каравана уж рожки да ножки! Его давно Кучум взял!

— Да нет! — сказал Ермак. — Не похоже. Как энтот сказывает, они в Сибирское княжество не входили. Опасаются, вас ждут.

— Сколько до них ходу? — спросил глуховатый Сарын.

— Говорит, неделя. Можно и быстрее.

Атаманы примолкли, боясь поддаться соблазну

легкого решения.

— Спать айда! — сказал Ермак. — Пусть каждый утром скажет, что надумал и решил. Заутре соберемся.

Стало быть, так! — Ермак оглядел построившихся у стругов товарищей. — Поход будет тяжким. Не таким, как раньше. Куда мы идем — татар больше. Тамо гнезда их. Тамо они не в чужих стойбищах, а в своих улусах. А нас — всего ничего. Огненного припасу нет. Силенки у нас — аховые. Подмоги ниоткуда не придет. Потому — дойдем до каравана — свинцом, и порохом, и зерном разживемся. А до того — каждый выстрел на счету. Ночевать станем опасно. Рядом со стругами. Каждый — свое место должен с закрытыми глазами на струге находить. Как весла разобрали — на воду и отходить. Отставших не ждать! Прикрывать отставших нечем!

До вечера казаки отходили от стругов и по команде бросались к ним.

Получалось так: пологи ставили около стругов. Дозоры на полета сажен, на выстрел стрелы, вперед выносили. Еще дале — на семьдесят пять — сто сажен секреты. Как раз получалось, когда секреты тревогу дают и бегут к дозорам, дозоры их прикрывают и держат первый заслон. За это время казаки из пологов успевают в струги вскочить и прикрыть дозоры огнем и стрелами. Как только дозоры через борта повалились, все струги разом весла на воду — и выгребать на стремнину!

Струги ставили друг от друга неблизко, чтобы веслами не перепутаться.

Весь вечер и полночи бегали по берегу от леса — учились. Под утро поспали маленько, молитву прочитали и погрузились. Съестных припасов взяли на десять ден, а огненный разделили на три части. Две в Кашлыке оставили — затем, что осталось казаков, обезножевших и опухлых, цинготных да немощных, всего два десятка человек. Им без огненного боя — враз конец. А если падет Кашлык — куда ворочаться?