Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы продолжили путь. Полагаю, нам удалось бы вполне успешно добраться до Кентербери задолго до вечера, если бы Денни не стал снова бледнеть на глазах, а вскоре ещё и хромать.
– Туфли тебе, что ли, жмут, Дентист? – заботливо, но с жизнерадостной бодростью поинтересовался сэр Рыцарь.
– Да не особенно. Всё в порядке, – ответил Денни.
И мы пошли дальше. К этому времени все уже, конечно, немного устали. А солнце палило всё жарче. И облака куда-то девались. Мы для поддержки духа начали петь. Мы спели «Британских гренадеров», и «Тело Джорджа Брауна»[83] (под них очень славно маршировать), и ещё много другого, а когда грянули «Топ-топ-топ, мальчишки маршируют», Денни вдруг резко остановился, постоял сперва на одной ноге, затем – на другой, потёр глаза костяшками пальцев и сел на кучу камней у дороги.
Когда мы с трудом оторвали ему руки от лица, то увидели, что он плачет, и, как мне ни жаль, истины ради вынужден уточнить: ревел он как мелюзга.
– Что случилось? – спросили мы все, а Дора и Дейзи ободряюще похлопали его по спине, чтобы стало легче признаться, в чём дело.
Но Денни только просил сквозь слёзы оставить его одного прямо здесь, где он будет ждать нашего возвращения.
Укрепившись в мысли, что у Дентиста болит живот, но он стыдится при всех об этом сказать, Освальд велел остальным пройти чуть дальше по дороге, а сам решительно обратился к страдальцу:
– Так, Денни, давай-ка без глупостей! Что такое? Живот болит, да?
– Нет! – выкрикнул тот сквозь слёзы и продолжал рыдать.
– Ну и с чего же ты здесь тогда выкорячиваешься? Портишь ведь всё. Брось дурить, Денни! В чём дело?
– А ты остальным не расскажешь?
– Не расскажу, если просишь, – постарался как можно ласковее заверить Освальд.
– Ну… Это из-за моих туфель.
– Так сними их, дружище.
– А ты смеяться не будешь?
– НЕТ! – рявкнул Освальд, так что остальные обернулись издалека посмотреть, чего это он глотку дерёт.
Освальд отмахнулся от них и с покорной участливостью начал развязывать пляжные туфли Денни, оплетённые чёрными ленточками.
Денни, не возражая, по-прежнему продолжал рыдать.
После того как первая туфля была снята, тайное стало для Освальда явным.
– Вот такие, значит, дела, – произнёс он с вполне обоснованным возмущением.
Денни впал в десперацию и хотя решительно это отрицал, он понятия не имел, что такое десперация. Но если это была не она, то Освальд вообще ничего о ней не знал. Что гораздо важнее, Освальду удалось моментально отыскать корень зла.
Всё стало ясно, едва, сняв с Денни туфлю, Освальд швырнул её на дорогу, а затем хорошенько пнул. Оттуда высыпалось множество мелких розовато-жёлтых шариков, которые при ближайшем рассмотрении оказались сушёными горошинами.
– А не будешь ли ты так любезен мне объяснить, зачем столь по-идиотски себя повёл? – с вежливым отчаянием поинтересовался Освальд.
– Ой, не сердись, – взмолился Денни.
Избавившись от орудия пытки, он перестал рыдать и теперь разгибал и сгибал пальцы ног.
– Я же знаю, что самые лучшие пилигримы насыпали горох себе в обувь и… Ой, только не смейся, пожалуйста!
– Не буду, – отозвался его заботливый собеседник с вежливостью, в которой по-прежнему сквозило отчаяние.
– И я сделал это втайне от вас, потому что хотел быть самым лучшим пилигримом. А если бы вы всё узнали, вам бы тоже захотелось. То есть я даже сначала вам говорил, но вы ответили, что не будете. А у меня горох уже был приготовлен в кармане. И я, когда вы не видели, кинул его себе в туфли.
Вслух Освальд не произнёс ни слова, но в самых глубоких недрах души воскликнул: «Вот жадный ослёнок!» Потому что жадность распространяется на всё, в чём человеку хочется превзойти других, ни с кем не делясь.
– Понимаешь, – продолжал тем временем Денни. – Мне очень хочется стать хорошим. Вот я и решил, что, если стану по-настоящему правильным пилигримом, у меня всё получится. Ноги-то поболят и перестанут, а хорошие качества останутся. Ты же, Освальд, сам меня упрекаешь, когда я правил не соблюдаю.
Слова эти пронзили грудь Освальда и отозвались в его добром сердце.
– По-моему, ты и так достаточно хороший. Пойду приведу остальных. Успокойся, они не будут смеяться.
И мы все вернулись к Денни. Девочки засуетились вокруг него, а Освальд и Дикки стояли, сильно озабоченные, в сторонке. Оба были достаточно взрослыми, чтобы осознать всю серьёзность возникшего затруднения. Старания стать очень хорошим – это прекрасно, кто спорит, но вот как нам теперь доставить перестаравшегося пилигрима домой?
Когда мы задались этим вопросом вслух, Денни спокойно ответил:
– Да всё в порядке. Меня кто-нибудь подвезёт.
– Считаешь, всё в мире может исправить готовность ближнего тебя подвезти? – осведомился не самым нежным тоном Дикки.
– Ну конечно же, когда это касается лишь моих ног, – беззаботно откликнулся Денни. – Запросто отыщу кого-нибудь, кто меня доставит до дома.
– Нет, здесь не получится, – возразила Элис. – По этой дороге никто не ездит. А вот там, где видны телеграфные провода, можно повернуть на другую дорогу.
Дикки и Освальд, сцепив руки стульчиком, отнесли Денни на большую дорогу, где мы все устроились на обочине и принялись ждать. Время шло, а мимо нас проехала только одна повозка с пивоварни. Мы, конечно же, попытались её остановить, однако задремавший возница наших окриков не услышал, а выпрыгнуть на дорогу перед упряжкой никто из нас не сообразил. Когда идея эта нас наконец осенила, повозка уже скрывалась из виду.
Нам снова пришлось сидеть на пыльной обочине, что исторгло из груди сразу нескольких пилигримов вздох сожаления: уж лучше бы нам вообще не пускаться в паломничество! Но жалоб Освальда вы среди этих сетований не услышали бы. Не видит он смысла лелеять несбыточные желания.
Когда даже у Освальда отчаяние стало вгрызаться в жизненно важные части тела, послышался быстрый перестук копыт и на дороге возникла двуколка, которой правила одинокая леди.
При виде её мы испустили отчаянные вопли, какие вырываются из груди потерпевших крушение моряков, когда они видят из утлой спасательной шлюпки проходящий неподалёку корабль.
Двуколка остановилась. Не сказать чтобы леди была в годах. Позже мы выяснили, что ей двадцать пять. Выглядела она жизнерадостно.
– Ну? – спросила она. – Что случилось?
– Дело в этом несчастном мальчике, – начала объяснять ей Дора, указывая на Дентиста, который уснул на обочине, как всегда с разинутым ртом. – Он натрудил себе ноги, и они ужасно болят. Вы бы не согласились его подвезти?
– А что это вы так необычно вырядились? – осведомилась леди, разглядывая наши ракушки, посохи и другое.
Мы