Короткая дорога в семь месяцев, растянувшаяся до субъективной вечности, подошла к концу.

Кто мог подумать тогда, в январе, что все кончится так скоро и так нескоро?

Мы выжили, мы на финишере той взлетно-посадочной палубы, что зовется злым и коротким словом «война».

Приземлиться, правда, суждено было не всем. Многие не долетели. Очень многие.

Но слезы будут потом.

Пока вокруг царило искрящееся ликование. И плевать, что форма не парадная, плевать, что не вьются знамена и не гремит марш, плевать!

Победа застигла меня здесь и сейчас!

Победа!

Я еле ускользнул от радушных штурмовиков. Детоксина с собой не было. Вряд ли в такой день кто-нибудь обратит внимание на еще одного хмельного старлея, но всё же. Натрескаться мне еще предстояло в компании однополчан. Тем более что повод двойной — новые звезды Шубина, как-никак.

Ваш покорный слуга отваливал по пеленгу третьего батальона, провожаемый немузыкальной, но очень громкой песней. Надо полагать, немцы радовались, как завещали бессмертный Людвиг ван и не менее бессмертный Шиллер.

Seid umschlungen, Millionen!

Diesen Kuß der ganzen Welt!

Brüder, überm Stemenzelt

Muß ein lieber Vater wohnen![4]

Непосредственно в расположении я едва не столкнулся с Салманом и Ахиллом, которые что-то горячо обсуждали. Стояли они за углом эллинга, их было не видно и толком не слышно из-за всеместного многолюдства и адского шума. Поэтому вышла неожиданность.

— …Ты как знаешь, а я собираюсь сваливать.

— Салман…

— А что мне? Я мобилизованный. Теперь мир, и я сваливаю.

— Салман, послушай…

— Хватит, навоевался!

— Да послушай же!

— Что?! Если ты по поводу службы в «Эрмандаде» — забудь. Ты бы меня еще в чоругскую разведку вербанул!

— Не вижу ничего необычного в моем предложении. Нормальное предложение, я бы даже сказал, лестное. Ты хорошо знаешь Тремезианский пояс, нам такие специалисты нужны, тем более что я предлагаю офицерскую должность.

Салман извлек палец, которым чесался под маской, изобразил «козу» и перешел на блатной жаргон, усвоенный у космических корсаров:

— Ты чё, фартыпер, обшабашился? Я чё, за ссученного канаю, на твоих вертухаев горбатиться? — Он надвинулся на Ахилла, совершенно вырезав его фигуру из обзора.

— Ну и лексикон! Ты не на «вертухаев», ты со мной будешь работать. Начальником силового отдела.

«Да! Сложный разговор! — сказал я себе, погодив выходить из-за угла эллинга, где скрывался до сих пор. — Не заглянуть ли в другой раз?»

И совсем уже собрался отваливать, когда сзади меня что-то пребольно кольнуло сквозь комбинезон.

— Ёпт! — вскрикнул я.

— Тихонько, тихонько, кричать не стоит, — прошептали на ухо. — Это я, док Фарагут. А скальпелек сейчас упирается в твою спину, поэтому не делай резких движений и говори, зачем пожаловал и зачем подглядываешь?

— Док, я… — Прежде всего я попытался обернуться, но ощутил еще более неприятный укол. — Док, я тебя поблагодарить пришел вообще-то. Ты моей невесте жизнь спас.

— Спасибо, — ответил он. — Но тех пяти или шести раз, что прозвучали возле медицинской машины, вполне достаточно. Теперь второй вопрос.

— Док, я… да убери ты нож!

— Это скальпель, — напомнил тот, все тем же шепотом.

— Док, я тебя не понимаю. Что все это значит?! Я и не думал следить или подслушивать, очень надо!

— Это значит, друг Румянцев, что мне интересно, не собираешься ли ты заложить нас обожаемым органам. Или уже заложил, а теперь пытаешься собрать, как сказал бы неподражаемый Салман, доказуху? И не стоит возмущенно полоскать воздух конечностями, я сейчас немного нервничаю и очень даже в состоянии вскрыть тебе, например, восходящий отдел аорты. Ночь, темно, праздник — никто не обратит внимания на утомившегося лейтенанта.

Ну, это уже чересчур! Я здорово рассердился, но острие под лопаткой заставляет проявлять выдержку. Поэтому тихо, уверенно и спокойно:

— Док, начнем с того, что в левом бедренном кармане лежит фляжка коньяка. Между прочим, настоящий «Арарат», который я мастерски выпросил в твою честь из адмиральского НЗ. Посредством этой драгоценной жидкости я рассчитывал выспросить у тебя, Салмана и Ахилла примерно то же, что ты сейчас так невежливо выпытываешь у меня. Касательно ваших планов. А точнее, наших общих планов. Как мы будем теперь?

Скальпель мгновенно переместился от лопатки к почкам.

— Медленно обернись.

Я обернулся.

— Посмотри мне в глаза.

Я посмотрел.

— Хм… Ты не врешь, — констатировал доктор, а проклятый скальпель наконец спрятался в рукаве.

— Какое тонкое наблюдение!

Ричард Фарагут был на полголовы ниже меня и серьезно уступал в комплекции. Мне до чесотки хотелось своротить ему челюсть, благо он был прав на все возможные проценты — в царящем бедламе на нас никто не обратит внимания. Опять же густая тень стены — надежное укрытие.

Однако убогое телосложение могло обмануть кого другого, но не меня. Затевать драку с этой змеей — слуга покорный, я еще жить хочу.

В общем, вместо травмы я подарил доктору коньяк.

— На вот, держи. — Поллитровка перекочевала из кармана в левую руку Фарагута. — Не люблю оставаться в должниках.

— Ценно. Прошу в мою скромную обитель. — Док сделал приглашающий жест по направлению ко входу в эллинг.

Только тогда я разглядел красный крест над дверью, куда и направился. За углом слышались голоса Салмана и бывшего (или теперь будущего?) эрмандадовца. Один все уговаривал, а второй упирался, но уже без «фартыперов» и прочих уголовных словечек.

— Док, что значит «фартыпер»? — спросил я в шлюзе медбокса.

— Это некий предмет, которым карманник прикрывает рабочую руку в момент совершения титульного противоправного деяния, — многословно пояснил он и активировал вытяжку. — Салман нахватался словесного мусора за годы в компании Натана Зельдера и Йогана Вестервальда, будь снисходителен.

— Я просто спросил. — Мы оба сняли маски и вошли в царство резкого, бьющего в глаза белого света.

Медбокс был, что называется, в частичной готовности. Горы оборудования, незанятые койки, одинокий хирургический комбайн. Все пациенты за три дня убыли в тыловые госпитали. Несерьезные дырки к этому времени залатали, так что стационарный медицинский пункт разворачивать по-настоящему просто не пришлось.

Доктор ловко свинтил коньячную голову и извлек откуда-то маленькие мензурки, которые, звякнув, опустились на блестящую поверхность хирургического стола.