Отправившись к старому Брусову Лариса не знала толком, как поведёт разговор. Она и не пыталась выстроить беседу заранее. Борис Борисович встретил её приветливой улыбкой.

– Давненько я вас не принимал, Ларочка.

– Да, – кивнула она.

– И в салоне вы не появились, хотя я вам приглашение послал.

– В салоне? Вы имеете в виду фотографии? – уточнила Лариса. – Да, что-то у меня не сложилось в тот вечер.

– Жаль… Да и вообще мне жаль, – Брусов провёл женщину в комнату, – что у вас ничего не получилось с моим Николаем. Вы казались мне такой милой парой. Я был бы горд иметь такую «дочку». Николай до сих пор вспоминает вас.

– Я слышала, что он встречается с какой-то балериной.

– Да, с Расшугановой Таней.

– Значит, не очень страдает без меня.

– Ларочка, мужчина должен создавать семью, ему нужно потомство. Скажу честно, я не одобряю выбор сына. На мой взгляд, он остановился не на той женщине. Во-первых, слишком молода, во-вторых, она актриса и к тому же балерина. Худшего сочетания быть не может.

– Вы настолько дурно относитесь к женщинам актёрской профессии? – удивлённо подняла брови Лариса.

– Я всегда старался не допускать их до себя.

– Почему?

– Эта, скажем так, порода людей всегда была наиболее раскованной, раскрепощённой. В обществе актрис во все века не только крутятся их поклонники, но их вдохновенным ароматом питаются крупные фигуры из политики, бизнеса и, конечно, спецслужб. С богемой общаются, дружат, флиртуют. Актрисы опьяняют мужчин. Происходит этакое брожение страстей, в котором запросто развязывается язык.

– Что вы хотите сказать?

– Актрисы частенько служат источником полезной информации, они легко умеют добывать её, перед ними мужчины бравируют, раскрывают им тайны. А я не люблю, чтобы в мои тайны кто-то совал свой нос.

– Вы в чём-то подозреваете Татьяну?

– Нет, но всё может быть. И мне бы не хотелось, чтобы мой сын попал из-за этого в какую-нибудь неприятность… Вот вы, Ларочка, совсем другое дело. Вы сама по себе… Хочу вам сказать также, что после знакомства с вами никому из мужчин не будет покоя. Давая кому-либо от ворот поворот, вы обрекаете человека на долгие мучения, на постоянные воспоминания о себе. После вас трудно найти подходящую женщину, ведь с вами не может тягаться никто. Вы – редкое творение природы.

– Борис Борисович, вы засыпали меня комплиментами.

– Упаси Господь, моя дорогая. Никаких комплиментов. Вы не нуждаетесь в них. Это пришлось к слову. Мы же говорили о Николае. А что до той балерины, то я лично надеюсь, что она откажет ему. Мне бы так хотелось.

– Неужели она совсем не нравится вам? – Лариса спросила не без удовольствия.

– Женщины… Разве могут они не нравиться? Дело не в этом. В данном случае меня интересует практическая сторона. А я уверен, что Татьяна – не очень надёжна.

– Я тоже не оказалась надёжной, бросила мужа, – засмеялась Лариса.

– Хотите, я открою вам правду?

– Какую?

– О вашем муже.

– Любопытно, чего же я о нём не знаю, – она положила ногу на ногу, показывая красивые колени.

– Я приложил некоторое усилие к тому, чтобы ваш супруг расстался с вами.

– То есть?

– Ни один мужчина не захочет покинуть вас добровольно, поверьте старику. Вы обладаете гипнотической прелестью. Пришлось надавить на вашего супруга, – Брусов виновато развёл руками.

– Неужели вам настолько хотелось видеть меня в роли жены вашего сына?

– Я хотел, чтобы Николаю было легче встречаться с вами. Однако ваш дуэт не продержался долго.

– Простите меня за это, – Лариса положила руку на сердце, жест её был искренним. – Я всю жизнь поступаю не так, как должна. Я живу будто не по своей воле. Меня словно ведёт какая-то сила.

– Зря вы так говорите. Никто из нас не должен подчиняться никакой силе. Мы сами – сила, по крайней мере, часть силы. Поэтому мы не должны чувствовать никакой власти над собой. Вода в реке бежит единым потоком, никакая из капель не чувствует принуждения.

– Капли не умеют рассуждать, – возразила женщина.

– Вам не дано знать этого. А если и так, почему вы считаете, Ларочка, что человек способен рассуждать? Если он чувствует, как вы, например, что им управляет некая сила, то зачем ему разум? Зачем рассуждения, если приходится поступать вопреки здравому смыслу? Если бы мы все жили, как вода в реке, то нам не приходилось бы совершать подлость, идти на преступление.

– Почему же?

– Потому что мы совершали бы естественные вещи. Река подмывает берег, разрушает его, но не считает это преступлением. В глазах природы это не есть преступление. Вышедшая из берегов река уничтожает целые города, и люди судорожно пытаются найти виновных: кто не предупредил о наводнении, кому голову с плеч снести за халатность? Люди наивны в своих рассуждениях и в своей морали.

– Вы так думаете?

– Я уверен. Никто не попадает в руки грабителей ни с того ни с сего. Ничего не случается просто так. Кирпич срывается с крыши на голову прохожего только в том случае, если прохожий заходит туда, где кирпич может свалиться. И кирпич не считает, что совершает преступление. Ураган, сметающий на своём пути сотни людей, не считает, что совершает преступление. Но люди любят рассуждать на эту тему и переворачивать всё иным образом. Что такое смерть, что такое преступление, что такое правда? А разница между правдой и неправдой, между справедливостью и несправедливостью – не толще волоса.

– Вы на что-то намекаете, Борис Борисович? – Лариса растерялась от сыпавшихся на неё слов. Ей стало казаться, что старик всё прекрасно знал про неё и тонко над ней посмеивался.

– Я вам так скажу, Ларочка. Я уже человек старый, и я много повидал на своём веку. На моих руках много крови.

Лариса удивлённо вскинула брови.

– Я не понимаю вас, Борис Борисович.

– Желторотым юнцом я ушёл на фронт бить фашистов. Теперь эта война большинству людей представляется чем-то очень далёким, чуть ли не доисторическим. Но для меня она вовсе не так уж далека. Она во мне. Я видел её и слышал, я прошёл сквозь её грязь, её крики, её ярость. Пока я жив, пока я помню, эта война ничуть не устареет для меня… – Он задумался и почесал кончик носа. – Я попал к партизанам. Скольких врагов положил, глядя на них сквозь прорезь прицела, я не могу сказать. Но знаю, что много, очень много. Я испытывал радость, убивая их…

– Радость?

– Нет, Ларочка, это была не та радость, которая охватывает мужчину при виде любимой женщины, совсем не та. Это была радость убийцы, распирающая изнутри сила ненависти, от которой пьянеешь. И чем больше гибнет врагов на твоих глазах, тем опьянение делается сильнее. Своего рода катящийся снежный ком. И ещё была радость оттого, что пуля просвистела мимо тебя и свалила кого-то рядом, а ты остался невредим. Но это какая-то эгоистичная была радость, с привкусом стыда… А собственными руками, с фрицем глаза в глаза, когда вскрывал им горло, я убил пятерых. Никакой радости это не принесло. Думаю, что я ощущал в этот момент лишь гибель человеческого тела, а не гибель врагов. Между этими убийствами – огромная разница, пропасть.