Пока он ехал по Знаменке, проскальзывал на красный свет мимо Храма Христа Спасителя, пробивался через Волхонку к Боровицким воротам Кремля, он все время думал о маме. О своей обездоленности без нее. О невосполнимости ее смерти, которая обрекла его на одинокое существование среди громадного множества окружавших его людей. Ни одному из них он не расскажет, какие сиреневые, в февральском воздухе, были сосульки за окном их квартиры. Какие желтые фонари освещали сугробы в их переулке. Как чудесно было смотреть из своего уголка на материнское лицо, наполовину заслоняемое книгой. Как восхитительно, духами, морозом, благоухал енотовый воротник ее шубы, когда она, наконец, после нетерпеливых его ожиданий, возвращалась с работы домой. Теперь единственным местом их свидания, их длящегося молчаливого общения оставалось Старо-Марковское кладбище, ее могила с живыми цветами.

В своем кремлевском кабинете он бегло прочитал президентское выступление, сделав незначительные исправления. Секретарша положила на стол распечатку электронного письма, в котором замгубернатора Екатеринбурга сообщал о передвижениях Алексея Федоровича Горшкова, о посещении им колонии строгого режима и психиатрической лечебницы, о сегодняшнем визите в монастырь возле Ганиной ямы.

Зазвонил президентский телефон:

— Хотел тебя, мой дорогой, спросить, что происходит с нашим тобольским провинциалом? Давно не вижу телевизионных сюжетов.

— Он находится на Урале, где, кажется, действует самостоятельно, оторвавшись от телевизионных камер.

— Это плохо. Ты не должен выпускать его из вида. Нам нужна постоянная телевизионная картинка. Пусть снимут его в Храме на Крови и на месте обретения царских останков.

— По-моему, он там уже был. Только без камеры.

— Это надо немедленно исправить. Лети туда и исправь.

— Завтра же полечу.

— Почему завтра? Разве сейчас нелетная погода? Лети сегодня, — эти последние слова были произнесены ледяным тоном, из чего следовало, какое огромное значение придает президент задуманной им интриге.

— Хорошо. Сейчас полечу.

Через час Виртуоз садился в изящный «Фалькон», поджидавший его на аэродроме Внуково-2. Белая остроносая машина легко излетела, набрала звенящую скорость. И уже прелестная стюардесса стелила на столик скатерть, ставила рыбные и мясные закуски, баночки с черной и красной икрой, наливала в хрустальную рюмку золотой французский коньяк.

Вернувшись в город, Алексей купил в авиационной кассе билет в Москву на вечерний рейс. Коротая время, бродил по улицам, испытывая небывалое счастье. Повсюду ему виделось чудо, которое открывалось в каждом прохожем, в каждом встречном предмете, в каждом мимолетном звуке и блеске. Разделенность мира на отдельных пешеходов, на отдельно пролетавшие автомобили, на отдельно стоящие здания — эта разделенность была мнимой. Мир был целостным и лучистым, как сфера. В ней переливались, превращались друг в друга, менялись обличьями — и тот симпатичный бородач, похожий на старомодного библиотекаря. И высокая коринфская капитель, в которой притаился живой голубь. И плещущий фонтан с дрожащей радугой. И летящий высоко над крышами самолет с двойным белым следом. И его мысль о самолете. И его воспоминание о лилиях у Ганиной Ямы. И тот бесконечный свет, в котором он оказался, поднятый на небеса и затем возвращенный на землю. Он был причастен святости, той, что были наделены царские мученики в лодке, на синей реке. Любил всех, и эта любовь делала его счастливым. Она, любовь, была тем чудом, с которым он теперь не расстанется.

Алексей присел на каменный парапет, мимо которого шумно двигалась толпа, скользили автомобили. Достал телефон и позвонил Марине.

— Боже мой, как я волновалась. Ты был занят? Не мог позвонить?

— Я сегодня лечу в Москву. Ты непременно должна приехать. Я столько всего пережил, столько должен тебе поведать. Какие-то поразительные знамения, поразительные во мне перемены. Я видел яму, видел прогал в преисподнюю. Как Матросов, хотел закрыть амбразуру. Меня подхватили ангелы, и я побывал на небе. Как Илья-пророк. Видел Бога, он меня целовал. Это счастье, невыразимое счастье!

— Родной мой, поскорей прилетай. Я приеду к тебе. Целую тебя вслед за Богом. Люблю!

Он спрятал телефон, блаженно улыбаясь, помещая этот раз говор с любимой женщиной в лучистую сферу, которая обнима ла все мирозданье. Увидел, как рядом с тротуаром остановилась черная машина с фиолетовым маячком на крыше. Из нее вышли двое в одинаковых темных костюмах и галстуках.

— Алексей Федорович, нас прислали за вами. Вас ждут.

— Кто? — изумился Алексей этому внезапному появлению.

— Вас ждет в резиденции Илларион Васильевич Булаев.

— Это кто?

— Прошу вас, Алексей Федорович, пойдемте в машину.

Они уже неслись в завывающей нетерпеливой машине, проскальзывая в тесные зазоры между трамваями, людьми и автомобилями.

Виртуоз ждал встречи в резиденции, в чудесном саду, за высокой изгородью, через которую не проникал взгляд постороннего. Кругом высились кедры и голубые ели. Клумбы в вечернем воздухе благоухали душистыми табаками и флоксами. Искусный садовник создал из живых цветов фантастические узоры. Тут же плескался и журчал подсвеченный фонтан, выложенный малахитом, полудрагоценными камнями, черным и белым мрамором. В центре фонтана высилась женская скульптура, окруженная водяными спектрами и играющими брызгами, по-видимому — Хозяйка Медной горы. Виртуоз сидел за столиком, ожидая, когда место напротив займет человек, который, по прихоти Рема, получил широкую известность царского отпрыска, а стараниями его рассматривался во многих кругах как реальный претендент на российский престол. И скоро человек появился.

Его подвел к столу любезный распорядитель и тут же удалился, предоставив Виртуозу самому выбрать стиль и манеру общения. Манеру, которую избрал Виртуоз, можно было назвать обольщением — так простодушно и сердечно поднялся он навстречу Алексею, так по-дружески, тепло и непосредственно пожал ему руку, помогая усесться в плетеный стул. Его круглые кошачьи глаза лучились удовольствием от негаданной встречи, а красивое лицо выражало смущение и чувство вины.

— Ради бога, Алексей Федорович, простите мою настойчивость, даже бестактность. У вас, наверное, были свои планы, а я поломал их своим вторжением. Но, право слово, желание увидеть нас, поближе познакомиться, лишило меня чувства такта.

— Ну что вы, не извиняйтесь, пожалуйста. Мне тоже очень приятно встретиться с вами. Ведь мы знакомы, не правда ли?

— Почти нет, одна мимолетная встреча. Вас-то, слава богу, знает вся Россия, а я скромный чиновник, прячусь от людских взоров за кремлевской стеной.

— Где же мы встречались? — Алексей старался вспомнить, где он встречал эти страстные, вишневые глаза, гибкую, играющую мышцами фигуру, раскованные повадки светского щеголя и богемного художника и тайную, исходящую от человека угрозу, возможность разящего удара и беспощадного истребления.