Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Розыскники оглянулись.
Каракулевый воротник. Острые глаза, короткие усики, крепкий подбородок.
— Ты нам, что ли, мужик?
— Вам, вам!
— Ты лучше туда смотри! — Игумнов ткнул рукой в сторону правительственного вагона. — А здесь мы сами справимся.
— Стой, ты кто?
Комитетчик был с миниатюрной рацией, что–то сказал в воротник. По платформе уже бежало несколько лбов.
— Кто? Чего надо?
Качан незаметно подобрался.
Из возможных способов разборки он обычно отдавал предпочтение силовому. Возможности контактного карате, официально запрещенного статьей Уголовного Кодекса, гарантировали успех…
Игумнов остановил его. Вначале следовало испытать мирные подход..
— Транспортная милиция. Документ?!
— Да, предъявите!
— Вы первые! Мы за вами.
Одновременно заметил для Качана, но так, чтобы комитетчики слышали:
— Как преступления раскрывать ни хрена их нет! Я уж не говорю о сегодняшнем…
Один из охранников что–то тихо сказал другому по–своему. Тот, что был у них старшим, понял.
— Хорошо, идите…
Игумнов повернул к поставленному на прикол составу.
К ночи сюда вытянули из отстоя порожний «Новомосковск–Москва», десять купейных вагонов для милиции и приданных сил. От вокзала к ним перебросили времянку телефонного кабеля. В вагоны поселили всех, кого перевели на казарменное положение. Работа наряда не прерывалась. Делегаты небольшими
порциями прибывали всю ночь.
Игумнов поднялся в вагон.
В освещенном проходе было пусто. На стук тамбурной двери из служебки выглянула проводница. Но тут же успокоилась.
— Может чайку?
— А есть?
— Чай горячий — всю ночь…
В ожидании очередной делегации в составе «Москва–Новомосковск» никто не спал.
Из ближайшего купе их окликнули.
В купе сидели свои — Цуканов, Надежда, «МО–14562» — Бакланов, который, оставив Игумнова у сквера Траурного поезда, проехал на перрон и появился в купе вместе со свертком с загадочным содержимым, полученным от Люськи Джабаровой.
Был тут и младший инспектор — Карпец, жуликоватый и удачливый, выловивший стальную горошину из лужи на перроне.
Начальника розыска ждали.
Проводница принесла постельное белье. Состав был выделен бесплатно, за постели платило Управление. Простыни и наволочки были сырыми, как и для обычных пассажиров.
— Одеяла принести?
— Пока нет, если что — мы возьмем.
В вагоне было жарко натоплено.
Цуканов издалека, тонко чувствовавший халяву, застелил скатертью столик, принес от проводницы тонкостенные стаканы в латунных фирменных подстаканниках «МПС».
Игумнов узнал скатерть: Надя привезла ее из дома.
Пунктиком его первой жены была сервировка стола: салфетки, приборы…
В их совместной жизни большое значение придавалось совместным чаепитиям. В предназначенном на снос доме, в котором им временно выделили комнату, скатерть была всегда свеже накрахмалена, салфетки — наглажены…
Нынешняя его жизнь в просторной чужой квартире могла с полным основанием считаться бесприютной.
Его жена — вдова трагически ушедшего из жизни известного журналиста — медленно привыкала к менту. Игумнов приезжал, когда жена спала,
исчезал до того, как она поднималась. Когда же иногда они вместе завтракали в ее громадной кухне, выяснялось, что и вкусы в еде у них весьма разные, связанные с их прошлой жизнью. Жена всему предпочитала полюбившийся с детства свежий творог, импортные сыры, которые и теперь еще получала номенклатура. Начальник розыска не был гурманом — Игумнова очень быстро узнали в расположенной рядом на Лесной " Пельменной» и «Блинной»…
— Садитесь, ребята…
Надежда принялась хозяйничать. На столике появились бутерброды, колбаса, крутые яйца.
Первым делом оприходывали коньяк — Люськин подарок.
Разлили на всех. Бакланов тоже выпил. Для него это была не доза.
— Чувствуется аромат, — Цуканов передал младшему инспектору пустую бутылку. — Выбросишь, когда пойдешь. Это ваниль. «Армянский " ни с каким не спутаешь.
Карпец не согласился. Заметил авторитетно.
— Я за «калараш». Семилетней выдержки.
В связи с этим завязалось даже подобие дискуссии.
— Ну ты сказал! «Каралаш»!
— А что?!
Игумнов не дал спорящим поднять ставки.
Особых новостей во время его отсутствия в отделении не появилось и тем не менее они были.
Цуканов — второй по–старшинству — сообщил:
— Звонил начальник Инспекции по личному составу…
— Исчурков?
— Да. Чего–то ты ему должен.
— Что именно? Не сказал?
— Темнил.
— Ясно…
Тут и гадать не надо было.
Жалобе убийцы, сидевшего в Следственном изоляторе, дали ход.
— Переслали из Президиума Съезда. На тебя и Бакланова… — Цуканов взглянул на гаишника, но тот и ухом не повел. Полез за жвачкой:
— Я думал, что с этим покончено.
— Исчурков настроен свирепо…
— Хер с ним… Теперь дела…
Карпеца Игумнов отправил спать домой.
— Завтра с утра поедешь на Арбат. Кафе «Аленький цветочек». Будешь там, пока не объявятся Муса или Эдик. График работы себе определишь сам. Как только они объявятся, не принимая мер, позвонишь в отдел. Будь на связи…
— Обязательно.
— Пока вас с Баклановым не было, — вспомнил Цуканов. — следовательша уже звонила , интересовалась кавказцами–свидетелями…
— Вот будет сюрприз, если повезет.
— Это так… — Заворачивая пустую бутылку в газету, Качан непонятно улыбнулся.
За улыбку эту жуликоватую и двусмысленную Карпеца не долюбливали.
Считалось, хотя прямых доказательств тому не было, что младший инспектор по–тихому докладывает обо всем Картузову. Однофамилец милицейского начальника постоянно находился на периферии всех нарушений по службе — пьянок, загулов.
Был в курсе. Но при этом ни разу не погорел сам.
— Оружие не бери, — закончил Игумнов, — в контакт с Эдиком и Мусой не вступай.
Бакланов тоже поднялся. Утром у него были какие–то дела в гараже Совета Министров. О частностях он не стал распространяться.
— Если будет успех — вы первые узнаете. Ну я погнал… — Дверь купе с зеркалом отъехала под его мощной лапой. — До завтра.
Карпец вышел следом.
— Держу пари… — заметил Цуканов. — Картузов завтра же будет знать, что в вагоне выпивали… — Он с сожалением покосился на застеленную верхнюю полку — до прибытия волгоградского поспать вряд ли удастся. — Как считаешь?
— На то и щука, чтобы карась не дремал…
Несмотря ни на что, Игумнов не собирался отказываться от удачливого млаадшего инспектора.
Вначале он хотел послать к «Аленькому цветочку» Качана, но раздумал.
Видел, что происходит. Не стал мешать. Рано или поздно все равно закончится скандалом.
" Весь вокзал обо всем знает…»
Запили чаем, настоенным Надей на травах.
— Устала, милка? — спросил ее Игумнов.
Слово всплыло из самой глубины памяти. Костромские — мать и бабка Игумнова — его самого называли «милка», «милушка». А еще и «родное сердце..»
