— Но это же предательство, — просто произнесла я. — Нравится нам Йорк или нет, однако он назначен королевским советом и парламентом и должен временно править вместо короля, пользуясь его властью. Это было бы предательством напасть на него. А заставить Кале открыть огонь по английским судам — это настоящее преступление. И особенно ужасно это выглядело бы в глазах французов.

Маргарита пожала плечами и заявила:

— Ах, да кому какое дело! Быть назначенным теми, кого он сам назначил, — это никакое не назначение. Грош цена такому назначению. Я не назначала его, король его тоже не назначал. Насколько я знаю, он попросту захватил власть. Он узурпатор, и вашему мужу следовало его застрелить, как только он окажется в пределах досягаемости. Пока что ему это не удалось. А следовало бы, причем при первой же возможности.

И снова король издал какой-то звук. Я подошла к нему и спросила:

— Вы что-то сказали, ваша милость? Неужели вы слышали наш разговор? Вы меня слышите, ваша милость?

Королева тут же оказалась рядом и ласково коснулась руки мужа.

— Проснись, — промолвила она; это было практически единственное слово, с которым она когда-либо к нему обращалась. — Проснись же.

И он, к нашему великому удивлению, действительно пошевелился. Ей-богу, пошевелился! Впервые более чем за год он повернул голову и открыл глаза; мало того, он явно что-то видел перед собой — наверное, наши изумленные лица; а потом с легким вздохом снова закрыл глаза и уснул.

— Врачей! — пронзительно крикнула королева.

Она бросилась к дверям, рывком их распахнула и стала громко звать врачей, но их, естественно, рядом не оказалось: они обедали, пили вино и отдыхали в одной из дальних приемных.

— Король очнулся! Король очнулся!

Врачи, разумеется, тут же прибежали, оставив недоигранными партии в шахматы и недопитыми бокалы вина. Налетая друг на друга, они ринулись в спальню, на ходу вытирая рты рукавами, окружили короля и принялись прикладывать уши к его груди, приподнимать ему веки, смотреть в глаза, тереть ему виски и колоть руки иголками. Но король уже снова спал мертвым сном.

Один из врачей повернулся ко мне.

— Он что-то произнес?

— Нет, только открыл глаза, посмотрел на нас, слегка вздохнул и снова погрузился в забытье.

И врач, покосившись в сторону королевы, почти прошептал:

— А как он выглядел, когда очнулся? Не был ли его взгляд безумен? Вы заметили в его глазах хоть какое-то понимание того, где он находится? Или же глаза его ничего не выражали, как у идиота?

На мгновение я задумалась.

— Нет. Он выглядел в точности как обычно, как и прежде. Так выглядит любой человек, только что пробудившийся после долгого глубокого сна. Как вы считаете, теперь он очнется?

Возбуждение, царившее в комнате, быстро угасало; все уже понимали, что король по-прежнему ни на что не реагирует, хотя его продолжали толкать, трепать по щекам, громко кричать ему в самые уши.

— Нет, — ответил мне врач. — Он снова ушел от нас.

Королева обернулась, лицо ее потемнело от гнева.

— Неужели вы не можете привести его в чувство? Ну, ударьте его по лицу!

— Нет.

Жизнь нашего маленького двора в Виндзоре так давно была сосредоточена вокруг королевы и ее сына, который уже пытался говорить и мог, хотя и несколько неуверенно, переходить от одних рук к другим, что не все заметили перемены. И все же что-то явно менялось. Я, например, дежуря подле короля, отчетливо ощущала, что он пытается шевелиться, что он скоро очнется. За ним по-прежнему тщательно наблюдали врачи, слуги кормили и мыли его, но почти все попытки его исцелить были оставлены, поскольку ни одна из них не принесла никаких результатов. Но теперь мы снова начали надеяться; нам уже казалось, что вскоре он сам, без помощи врачей, выйдет из своего затянувшегося забытья. Теперь я каждое утро подолгу просиживала возле него, а еще кто-нибудь из числа самых верных фрейлин королевы оставался с ним до позднего вечера. Королева тоже заглядывала ненадолго, но каждый день, где-то в полдень. Я следила за Генрихом очень внимательно, и, по-моему, сон его постепенно становился менее глубоким, а порой я была совершенно уверена, что он отлично слышит, о чем мы говорим.

Конечно, меня терзали мысли о том, что именно он будет помнить, когда совсем очнется. Более года назад перед ним предстало поистине шокирующее зрелище, и в результате он закрыл глаза и погрузился в спасительный сон, чтобы никогда больше этого не видеть. Последняя фраза, которую он слышал, принадлежала мне: «Не смотрите. Не надо смотреть». Если он снова откроет глаза, готовый смотреть, готовый видеть, можно только гадать, что именно сумеет он вспомнить и что подумает обо мне. Уж не решит ли он, что во всем виновата я? Что это из-за моих слов он так долго блуждал во тьме и молчании?

Я очень сильно тревожилась и осмелилась даже спросить королеву, не кажется ли ей, что король станет обвинять нас в том, что ему пришлось пережить такое тяжкое потрясение, собственно, и вызвавшее его болезнь.

Однако она смотрела на меня ясным, невинным взором.

— Вы имеете в виду те ужасные вести из Франции? — уточнила она.

— Нет, те обстоятельства, при которых он эти вести узнал, — пояснила я. — Вы были тогда так расстроены, и герцог оказался в вашей спальне, да и я тоже… Может, королю показалось, что нам следовало… с большей осторожностью сообщить ему о столь печальных событиях?

— Да, возможно, — согласилась она. — И если он все-таки когда-нибудь поправится и будет в состоянии нас услышать, мы непременно извинимся перед ним за то, что не подготовили его к столь сильному потрясению. Это было так ужасно для всех нас. Я и сама ничего толком не могу припомнить о том вечере. По-моему, я потеряла сознание, и герцог пытался привести меня в чувство. Но я не помню.

— Да, вы ничего не помните, — кивнула я, отлично понимая, что это наиболее безопасный путь для всех нас. — И я тоже ничего толком не помню.

Рождество мы праздновали в большом зале Виндзорского замка. Народу было немного, ведь число придворных в последнее время печально уменьшилось, но праздник мы все же устроить постарались: приготовили всем подарки и множество игрушек для маленького принца. А вскоре, буквально через несколько дней, подарок нам преподнес король: он не только очнулся, но и какое-то время продолжал бодрствовать.

Случилось настоящее чудо. Король просто открыл глаза, зевнул, как ни в чем не бывало огляделся и с удивлением обнаружил, что спал в кресле, а вокруг него полно людей, хотя находится он в своих, хорошо ему знакомых покоях Виндзорского замка. Врачи кинулись звать нас, но навестили его только мы с королевой, решив, что не стоит пока пугать его слишком большой толпой придворных.

Мы вошли очень тихо, словно приближаясь к раненому животному, которое может испугаться и навредить себе. В этот момент король как раз пытался встать на ноги, и врачи, поддерживая его с двух сторон, помогали ему удерживать равновесие. Его пошатывало, но он все же мгновенно поднял голову, увидел королеву и неуверенно выдохнул: «Ах…», мучительно пытаясь отыскать ее имя в своей замутненной памяти.