Но и Долгорукая, и Джанумова будут отрицать близость с Распутиным. Будет отрицать и Жуковская, хотя ее отрицания особенно неправдоподобны. Историк Мельгунов, которому она рассказывала о своих отношениях с Распутиным, не без скепсиса записал в дневнике ее рассказ: «Жуковская так понравилась старцу... он умолял остаться у него ночевать... делал это открыто, при Муне Головиной... Старец хватал Жуковскую за ноги, целовал чулки, гладил шею и грудь... Жуковская потом сообщила с гордостью, что будто не удалось старцу ни разу поцеловать ее в губы...»

Пругавин, направивший Жуковскую к Распутину, прямо объяснил следователю: «Она была с истрепанными нервами и, вероятно, с уклоном в сторону эротизма, и нужно думать, что она в своих поисках новых переживаний отнюдь не с таким отвращением относилась к искательствам Распутина».

Действительно, сей «уклон в сторону эротизма» пронизывает все воспоминания Жуковской. Но смелая и достаточно бесстыдная женщина, описывая этот микромир похоти, будет настаивать, что после всех бесконечных «нападений» Распутина не уступила!

Но как одинаковы эти «нападения»... Сначала идет долгая проповедь: «Это ничего, коли поблудить маленько... Вот, понимаешь, как надо: согрешил и забыл, а ежели я, скажем, согрешу с тобой, а после ни о чем, кроме твоей... (Жуковская не смеет записать распутинское слово и ставит точки. – Э. Р.) думать не смогу – вот это грех будет нераскаянный... мысли-то святы должны быть... А после в церковь пойдем, помолимся рядышком, и тогда грех забудешь, а радость узнаешь»... «Но если все-таки считать это грехом, зачем делать?» – спросила я. Он зажмурился: «Да ведь покаяние-то, молитва-то – они без греха не даются»... Все ниже склоняясь, он налегал грудью, комкая тело и вывертывая руки... дошел до бешенства. Мне всегда кажется, что в такие минуты он, кроме этого дикого вожделения, не может чувствовать ничего... его можно колоть, резать, он даже не заметит. Раз я воткнула ему в ладонь толстую иглу... а он даже не почувствовал... Озверелое лицо надвинулось, оно стало какое-то плоское, мокрые волосы, точно шерсть, космами облепили его... глаза, узкие, горящие, казались через них стеклянными. Молча отбиваясь... и вырвавшись, я отступила к стене, думая, что он кинется опять. Но он, шатаясь, медленно шагнул ко мне и, прохрипев: «Идем помолимся!» – схватил за плечо, поволок к окну, на котором стояла икона Симеона Верхотурского, и, сунув в руки лиловые бархатные четки, кинул меня на колени, а сам, рухнув сзади, стал бить земные поклоны, сначала молча, потом приговаривая: «Преподобный Симеон Верхотурский, помилуй меня, грешного!»... Через несколько минут он глухо спросил: «Как тебя зовут?» (он забыл, ибо они все для него «душки». – Э. Р.), и когда я ответила, опять стал отбивать поклоны, поминая вперемежку себя и меня. Повторив это раз... десять, он встал и повернулся ко мне, он был бледен, пот ручьями лился по его лицу, но дышал он совершенно покойно, и глаза смотрели тихо и ласково – глаза серого сибирского странника...»

Во всех описаниях Жуковской чувствуется бешеное любопытство и желание, которое гонит ее к Распутину. Но этой «сатанистке» нужно насилие... а его-то и нет. «Отец Григорий» будто ждет ее сопротивления, отпора, после которого все кончается... молитвой! И опять будет приходить к нему Жуковская, и опять все будет повторяться...

Точно так же опишет свои встречи с Распутиным певица Беллинг. Только в отличие от Жуковской, которая хочет мужика, Беллинг приходит им пользоваться, он ей противен. И потому нет молитвы после «нападения» – молиться ему не о чем. Она не грешна, и оттого легко выскальзывает из его объятий...

И постепенно создается странное ощущение, будто, нападая на женщин, он жаждет сопротивления, чтобы тут же их отпустить. Будто вся распутинская эротика – только в его постоянном нападении и их отпоре. Обязательном отпоре...

И СНОВА «ЭРОТИЧЕСКИЕ ТАЙНЫ»

«Идя домой, – пишет Жуковская, – я думала: „А если он с Лохтиной поступал так же... доведя ее до исступления, ставил на молитву? А может быть, и царицу так же?“ Я вспомнила жадную, ненасытную страсть, прорывавшуюся во всех исступленных ласках Лохтиной – такою может быть только всегда подогреваемая и никогда не удовлетворяемая страсть. Но это никогда не узнаешь наверное... это, может быть, узнается много позже, когда никого из них не будет в живых».

Возможно, это было лишь продолжением его таинственного религиозного опыта – все то же постоянное возбуждение похоти и ее подавление до полного бесстрастия. Это давало Распутину «утончение нервов», результатом которого и были его прозрения, его гипнотическая сила. Вот почему так затягивались «романы» с отбивавшимися дамами вроде Жуковской, Джанумовой, Беллинг. Но все те, кто сдавались, удовлетворяли его желания – исчезали тотчас же.

И кокотка Трегубова, поставлявшая ему богатых евреев-просителей, ходила к нему в дом лишь до тех пор, пока не отдалась. Грех победил – и Распутин, как он объяснял Жуковской, «уже не мог думать ни о чем, кроме...» Его сила ослабевает, а за это он начинает ненавидеть грешницу. Вот, видимо, истинная причина, по которой он попытался убрать от себя Трегубову, выслать ее из столицы. И когда простодушная женщина пришла к нему и, судя по всему, вновь отдалась, уверенная, что это поможет, он приказал выслать ее из Петрограда немедля... И Лунц, и Варварова, и Базилевская, и Гаер, и безымянные жертвы «задатка» совершили ту же ошибку: отдались – и тотчас исчезли из квартиры.

И бедную Берладскую он начал избегать и ненавидеть, как только та ему уступила. То же – в таинственной истории с нянькой царских детей Вишняковой. Она поддалась его бешеному желанию в полубезумии, и он тотчас отдалил ее от себя. И оскорбленная нянька объявила, что он ее изнасиловал.

Однако и «уступившие» остаются рядом с ним – но лишь те, кто посвящен в его опыт, истинные члены секты, готовые терпеть отвращение Распутина и продолжать его обожествлять. Несчастная Лохтина, верная Зинаида Манчтет, безгласная баронесса Кусова, хитрая Лаптинская и послушная Патушинская исполняют роли его «небесных жен». Они покорно, по первому приказу Повелителя, тотчас освобождают его постель... Остаются и те, кто продолжает томить его неудовлетворенным желанием, «возней» – княгиня Шаховская и Сана Пистолькорс. Этих дам притягивает беспрестанное «нападение», бесконечная сексуальная игра, заканчивающаяся возвышенным покаянием, экзальтацией и молитвой. И когда они уговаривают «новеньких» – Джанумову или Жуковскую – отдаться, они знают, что это будет их концом: очередные «чужие» тотчас присоединятся к этой женской армии, прошедшей через диван и бесследно исчезнувшей...

Вот где прошла свою школу Вырубова. Вот где она открыла всю притягательность эротической игры в неудовлетворенное желание.

МУЖИК ИЩЕТ ПРЕМЬЕРА

Но между попойками и «утончением нервов» мужик продолжает подыскивать будущего главу кабинета. Вот почему Шейла Лунц встретила Протопопова в квартирке толстого Книрши – здесь «Наш Друг» подбирал участников будущих политических игр, здесь проходили политические «смотрины». Именно поэтому он таскает сюда Осипенко – секретаря (и не только) митрополита Питирима. «20 декабря, – сообщают агенты, – Распутин вместе с секретарем Питирима... Иваном Осипенко отправился к потомственному почетному гражданину Книрше (28 лет, холост). Сюда же были привезены 2 корзины вина из ресторана „Вилла Родэ“... и был приглашен хор цыган».