Он лежал рядом с ней. Она была совсем голая, и он тоже, крепко прижимался к ней сзади. Она чувствовала все его тело, руки стискивали ее в удушающем объятии. Она была так обессилена, что не могла даже отстраниться.

— Кто ты такая? — шепнул он ей в ухо. Она ощутила, как в нее упирается что-то твердое. Он раздвинул ей ноги и проник внутрь. Ее пронзила боль, такая жгучая, что она невольно закричала. Он засмеялся. Чем громче она кричала, тем злораднее он смеялся.

— Кто ты такая? — снова спросил он. — Если скажешь, я прекращу.

Она не могла издать ни звука.

Не надо, не надо, не надо, остановитесь…

— Ты принадлежишь мне, — сказал он.

Боль раздирала ее пополам.

— Очень больно? Совсем плохо? — спросил он.

— Да, — всхлипнула она.

— Да — кто?

— Да, мой повелитель, — прошептала она.

— Так-то лучше. Хочешь, чтобы я прекратил?

— Да, мой повелитель.

— Очень хорошо. Кто ты такая?

— Ваша. — У нее хватало сил только шептать. Все, что угодно, только бы он остановился.

— Ваша — кто? Не слышу.

— Ваша Светлость, — прошептала она.

— Ты хочешь сказать: «Я ваша, мой повелитель». Вот так. Скажи это.

— Перестаньте, пожалуйста, не надо. Не надо, мой повелитель.

— Ты меня не слушаешь, — сказал он, но внезапно вышел из нее. — И не повинуешься. Что с тобой нужно сделать? Что мне с тобой сделать?

— Уйти.

— Не надейся, деточка моя, — ответил он с коротким смешком. — Особенно с учетом твоего беспрерывного неповиновения.

Он подполз и лег рядом, лицом к лицу. Провел ладонями по ее волосам, собрал их в тугой хвост. Потом грубым рывком вздернул ей голову — она вскрикнула — и поцеловал в губы так грубо, что она чуть не задохнулась. Его настырный рот душил ее сильнее, чем корсет.

— Когда ты наконец поймешь, что принадлежишь мне? — Он снова отодвинулся. — Поцелуй это, — велел он и прижал к ее губам свою твердую плоть. — Поцелуй.

Она отвернулась. Ни за что.

— Ты должна научиться покорности, — сказал он, опять перебрался через нее и внезапно вошел сзади с такой силой, что она завизжала.

— Ты этого хотела?

— Нет, нет, нет…

— Нет — кто?

— Нет, мой повелитель. Перестаньте, прошу вас, не надо…

Он оставил ее в покое и встал с кровати, но вскоре вернулся. От него пахло мылом. Он снова лег с ней лицом к лицу.

— К счастью для тебя, я чистоплотен, — сказал он. — В отличие от многих. А теперь делай, как я скажу. Открой рот.

Она попыталась, но губы едва разжались. Рыдания одолевали ее. Он пальцами зажал ей нос, и она поневоле раскрыла рот.

— Я твой хозяин и повелитель, — свирепо проговорил он, запихивая свою штуку ей в рот. Он хочет, чтобы она задохнулась. Это душило ее сильнее, чем корсет. Он хочет убить ее. По ее щекам снова заструились слезы.

Она задыхается, задыхается. Умирает. Мужчины так не поступают. Этого не может быть. Боли не было конца. Где она? Какой сегодня день? Какой год? Кто она такая? Что такого сделала? Чем заслужила это? Спасите меня, кто-нибудь, спасите…

Наконец она снова смогла вздохнуть. Он лежал рядом, обвив ее руками.

— Кто ты такая? — говорил он. — Кто ты такая? Кто ты такая? Кто ты такая?

— Ваша, — шепнула она. — Я ваша, мой повелитель.

— Зачем ты здесь?

Она так устала. Ну почему ей нельзя рухнуть в глубокую темноту и умереть?

— Исполнять вашу волю, мой повелитель.

— Что ты станешь делать?

— Все, что прикажете, мой повелитель.

* * *

И так повторялось снова и снова. Она просыпалась в темноте. Кто-то — не Его Светлость — кормил ее, относил в ванную; время от времени ей разрешали понежиться в мыльной пене. Ей расчесывали волосы, высмаркивали нос. Ей казалось, что это тот самый мужчина, который грозил перерезать ей горло, поэтому она не осмеливалась выказать неповиновение. Потом он опять приковывал ее к кровати. Только запястья. С лодыжки цепь сняли. Она не могла бы сделать ни шагу, даже если бы захотела. Она целыми днями спала. А проснувшись, обнаруживала возле себя его — он обвивал ее руками, брал ее…

Постепенно ее тело стало меньше болеть. По-своему привыкло к страданиям; подчинилось, потому что другого выхода не было. Жизнь в теле поддерживалась только желанием выжить. Разум перестал работать. Она уже не могла ясно мыслить. В темноте все потеряло смысл. Этого не может быть. Постоянно кружилась голова. Вокруг всегда было темно, и был он, его горячие сухие пальцы пожирали ее тело, в ушах неотвязно звучал его ненавистный голос.

— Кто ты такая? — спрашивал он.

— Я ваша, мой повелитель, — отвечала она. Теперь сказать это было гораздо легче.

— Зачем ты здесь?

— Исполнять вашу волю, мой повелитель.

— Что ты станешь делать?

— Все, что прикажете, мой повелитель.

— Я сделаю так, что твой ротик станет самым нежным на свете, — сказал он однажды днем. Или ночью. Она уже потеряла счет времени, не знала, сколько дней, или недель, или месяцев прошло с тех пор, как началась эта пытка. Может быть, в комнате и были окна, но сквозь повязку на глазах она не видела ничего, кроме черноты.

— Я сделаю твои пальчики самыми чувствительными, самыми ласковыми на свете. — На него напало разговорчивое настроение. — Сделаю из тебя самое податливое и чувственное существо, какого касался мужчина. Ты, моя сладкая, станешь знаменитой. Точнее сказать, печально знаменитой: женщина, за которую член Клуба заплатил миллион фунтов стерлингов. Твой миллион ждет тебя в швейцарском банке. Никто не узнает, кто ты такая, каково твое настоящее имя и откуда ты родом. Все будут знать только одно — восторг, который ты умеешь дарить, и в какую сумму им это обошлось. Будут знать только одно — ты моя. И только моя.

Так он мог говорить часами. А может быть, целыми днями. Пока она не запросит о пощаде.

— Когда научишься себя вести, снимем повязку с глаз, — сказал он напоследок. Она ненавидела его всей душой, ненавидела этот спокойный, глубокий голос, ненавидела прикосновение его тела, когда он лежал рядом, ненавидела пальцы, лениво ласкающие ее, когда он исчерпывал себя.

— Тебе не обязательно носить повязку, когда меня нет, — сказал он. — Но когда я здесь, научись завязывать ее сама. Потому что ты никогда не увидишь моего лица. Ты считаешь меня чудовищем?

— Да, мой повелитель, — сказала она.

— Очень хорошо. Хочешь увидеть мое лицо?

— Нет, мой повелитель.