– Никак не могу взять в толк, что вы имеете в виду, благородный префект.

– Да, действительно, – уже теряя самообладание, вознегодовал Отон, – зачем вы притащили сюда этого виноторговца?

– Дело в том, господин префект, что это не виноторговец. И звать его не Гиппарх. Имя ему Септимий – имперский агент, посланный Нарциссом для раскрытия заговора против императора. Как раз ему и надлежало выявить изменника – а именно, вашу жену, засланную в Британию с целью подточить наши усилия по приведению провинции к миру. Да и не только это. Ей же вменялось устранить меня и центуриона Макрона. Это так, Септимий?

С минуту имперский агент хранил молчание с лицом, непроницаемым, как маска. А затем кивнул.

Отон вперился в него распахнутыми в удивлении глазами:

– Имперский агент, посланный сюда соглядатайствовать за моей женой? Так, что ли? Сущий вздор! Поппея невиновна. И предполагать что-либо обратное абсурдно и, заметьте, опасно. Ведь я этого так не оставлю.

– Неужели, господин трибун? – неумолимо спросил Катон. – Вдумайтесь: ведь все сходится. В том числе и способы сокрытия. В самом деле, кто бы мог заподозрить высокородную римлянку – патрицианку, жену старшего трибуна? Конечно же, не те двое, что оказались убиты для того, чтобы Каратак вырвался на волю. Конечно, не я – даже после той битвы, когда, как я теперь полагаю, она пыталась отравить меня тем вином, что от своих щедрот предлагала мне в офицерской палатке. А самое главное, не вы, ее муж, который был вне себя от блаженства, беря эту женщину, свою любимую жену, в неблизкий и опасный путь к столице бригантов, где она и передала врагу весть о смерти Остория. Что, кстати, позволяет мне поинтересоваться: это вы попросили ее сопровождать вас, или же она настояла на этом сама? И вообще, кто изначально замыслил, чтобы она вместе с вами отправилась в Британию?

Эти слова трибун слушал несколько осоловело, с отвисшей челюстью, а затем мотнул головой:

– Нет. Такого не может быть. Это не Поппея. Каковы ваши доказательства?

– Безусловно, свои следы она умело скрывала. Промашка вышла с передачей известия насчет Остория. Здесь она шла на риск, но ей необходимо было это сделать, чтобы снабдить Венуция оружием для свержения королевы. Кто еще, по-вашему, мог это совершить? Вы? Я? Центурион Макрон?

– Ну, а почему действительно не вы или ваш друг?

– А потому что мы знаем, кому и чему служим. Мы давали клятву верности своему императору. Мы солдаты, а не соглядатаи. Вот почему.

– Чертовски верно! – с чувством подтвердил Макрон.

Трибун Отон метнул на него рассерженный, но несколько поверхностный взгляд. Он сейчас что-то лихорадочно обдумывал.

– Я повторяю: каковы ваши свидетельства? – прямо повернулся он к Катону. – С чего вдруг я должен вам верить без неопровержимых, железных доказательств?

Префект поскреб свою изрядно отросшую щетину.

– Сомнений не держу: Поппея начнет из себя разыгрывать саму невинность, и эта роль будет ей удаваться мастерски. В конце концов, удавалась же ей роль изнеженной жены аристократа… Между тем, мне не остается ничего иного, как доложиться насчет нее Нарциссу. Вот уж у кого зачешутся руки при первой же возможности ее досконально расспросить!.. И если Поппея при этом сознается, что действительно трудилась на Палласа, то ей грозит серьезнейшая опасность. И ей, и всем, кто с ней так или иначе связан.

Кровь отлила у Отона от лица.

– Вы не…

– Мы? – Катон, чуток подумав, покачал головой: – Я-то, может, и нет. Но вот он, – префект указал на Септимия, – он определенно это сделает. Разве нет?

Имперский агент сухо, одними губами улыбнулся.

– Да, трибун. Мой долг – оберегать особу императора, и на пути у меня не встанет ничто.

– Ничто, – размеренно повторил Катон. – Вот видите, Отон. Ваша жена играет в крайне опасную игру. И рискует она при этом не только своей, но и вашей жизнью. В Риме есть люди, которые, подобно Септимию, неброско, но неуклонно разделываются с врагами императора. Поверьте: боги да помогут вам оказаться где-нибудь в другом месте в тот день, когда эти люди постучатся в вашу дверь.

Трибун на своем стуле как-то просел и, обхватив голову руками, мотал ею из стороны в сторону, страдальчески бормоча:

– Нет… Нет, это неправда… Нет, только не моя Поппея…

– Однако это правда, – с мягкой настойчивостью сказал Катон. – Вопрос в том, что делать в данном положении? Безусловно, оставаться в армии ей недопустимо. Поппею необходимо отослать обратно в Рим. Если б она была моей женой, я бы прежде всего озаботился тем, чтобы положить всему этому конец. Пока не дошло до непоправимого. – Катон сделал паузу. – Если вы любите свою жену, господин трибун, то ради нее же самой должны заставить ее расстаться с этой ее двойной жизнью.

Какое-то время Отон молчал, сгорбившись над столом и глядя себе под ноги взглядом, застывшим от ужаса и от тех откровений, которые услышал насчет своей супруги.

– Поверить в это не могу…

– И тем не менее, поверьте: в моих словах нет ни капли лжи. Если вы хотите, чтобы она осталась в живых, ей необходимо перестать работать на Палласа и навсегда забыть об интриганстве. Вы меня понимаете, господин трибун?

Отон поднял глаза, в которых читался лишь слабый отсвет надежды:

– Вы сохраните ей жизнь?

– Только при условии, что она поступит так, как я прошу. Если же нет, то решением ее участи займутся другие.

– А ну-ка постойте! – перебил нетерпеливо Септимий. – Она же изменница. Снисхождения ей не будет. Мой отец этого не потерпит.

– Твоего отца здесь нет, – проронил Катон.

– Здесь нет, но он обо всем этом прослышит. И ты, префект, сам окажешься в непомерной беде.

– А ну, умолкни, – утомленно произнес Катон, – и сиди, заткнув рот.

– Что-о? – Септимий сделал шаг вперед. – Ты что, осмеливаешься бросать вызов моему отцу? Что, по-твоему, скажет Нарцисс, когда выявится, что ты ее отпустил? А? Да за твою жизнь после этого не поручится никто! Лучше отдай Поппею мне: я переправлю ее в Рим для дознания.

– Я так не думаю, – сказал Катон и пояснил: – Не думаю, что ты вообще отвез бы ее к Нарциссу. Скорее всего, ты бросил бы ее в ноги Палласу.

Септимий моргнул и лишь затем спросил змеистым, шелестящим шепотом:

– Что ты имеешь в виду?

– А вот это как раз сейчас выяснится.

Внезапно Отон поднялся со стула и слепой походкой двинулся на выход.

– Стойте, – преградил ему путь Катон. – Это еще не всё.

– А что еще может быть? – с вялой холодностью обреченного переспросил Отон. – Сказали вы вполне достаточно.

– Пока нет. Сядьте.

Отон постоял в нерешительности, но все-таки вернулся и бухнулся на стул.