Я подошла к старому зданию. Света в нем не было. Доносились какие-то звуки, вроде даже музыка. Но непонятно было – откуда. Здесь была уже такая тишина, что любой звук казался близким. Осторожно, стараясь не зацепиться за торчащие тут и там старые доски, какие-то ржавые бочки, сваи, я прошла к отверстию, которое когда-то было дверью. За ним была темнота. Но звуки точно доносились оттуда. Может быть, Люба слушает музыку в телефоне? Я не спросила продавщицу, не заряжала ли девочка у нее телефон. Могла и заряжать, раз она оказалась такая ловкая и приспособленная к жизни. Здесь розетки, если они и были когда-то, работают вряд ли, я видела оборванные провода снаружи длинного здания бывшей фермы.

Я шагнула вовнутрь. Звуки по-прежнему откуда-то раздавались, но как будто не приближались. Потихоньку передвигаясь в темноте, держась за стену, я шаг за шагом шла в ту сторону, откуда слышались звуки. Света по-прежнему не было вообще – вокруг непроглядная темнота. Я успела подумать – а как же она здесь греется? Дыма от костра нет. Был бы запах и дым. И электричества здесь явно нет, разве что трубы какие-то остались, горячие…

– А вот и опа! – Грубый голос раздался над самым моим ухом, и чьи-то руки ухватили меня за шею, сшибив попутно шапку. – Какая у нас тут лапа! – Кто-то, кого я не видела, но кто явно видел меня давно, пока я пробиралась с улицы в здание, громко заржал. – Пришла… сама…

Я попыталась вырваться, но это было бесполезно. Глаза привыкли к темноте. Я разглядела огромного оборванного дядьку, от которого шла невыносимая вонь. Просто невыносимая, такая, что меня замутило. Дядька меня куда-то потащил, я стала отбиваться, но он был гораздо выше и сильнее. Через пару минут мы оказались в помещении, точных размеров которого в темноте не было видно, но понятно уже было, что оно длинное, вытянутое. Наверно, здесь были когда-то загоны для скота. Посередине был разожжен костер, вокруг него сидело человек шесть.

– Винт бабу опять притащил! – лениво прокомментировал кто-то, чье лицо не было видно из-под большого капюшона с опушкой, как у ребенка или полярника. – И где ты их только находишь!

– Они его сами ищут! Бабы Винта любят!.. – ответила ему какая-то женщина. Лица ее тоже не было видно, одета она была в мужскую куртку и огромные сапоги с рваными меховыми отворотами, но по голосу я точно поняла, что говорит женщина.

Многие слова говорившие заменяли матом. Я к мату привыкла, и в детдоме, и в общежитии мат – обычное дело. Я никогда не употребляю мат – из принципа. Когда-то в детстве меня ужаснул язык, на котором говорили дети вокруг меня. Еще маленькой я постаралась научиться не говорить на нем, хотя это было непросто. А теперь я даже иногда жалею – не могу ответить. И дело не в том, что я не умею или не знаю слов. Знаю. Но внутри меня словно включается какой-то предохранитель.

Дядька, крепко державший меня сзади за обе руки, слегка подтолкнул меня к костру.

– Привет, – сказала я всем.

Кто-то поднял на меня глаза – мне показалось, это очень старый человек. Поднял и отвернулся, с безразличием и какой-то тоской. Еще одна женщина, тоже старая, хриплым голосом мне ответила:

– Ну, привет.

Мне было страшно и больше никак. Не любопытно, не интересно. Просто страшно. Я понимала, что это какие-то другие люди, у них другие законы, они ничего не боятся, у них, наверное, нет дома. Или дома их не ждут. Что-то плохое произошло в жизни с ними самими, с их домами и родными. Скорей всего, это как раз те «бомжатники», о которых говорила мне продавщица. «Они ничего плохого не сделают… – трусливо пробормотал мой бес, давненько не комментировавший происходящее. – Поговори с ними… Они же люди… люди…»

Сидящие вокруг костра люди начали обсуждать – и меня, и Винта, и то, что у них кончалось горючее, и то, что сегодня холодно. Говорили они на таком странном языке, что я половину не понимала. Но то, что никто ко мне симпатии не испытывает, я поняла точно. Еще я поняла, что они очень пьяные. Приблизительно, как были вчера Ленины гости. Только эти, скорей всего, никогда не трезвеют окончательно.

– Чё… это… ты тут… – начала было одна из женщин, но отвлеклась на соседа, который сидя начал заправлять оборванные штаны в жуткие, мне показалось, даже разные ботинки, сильно склонился вперед и чуть было не упал в костер.

Все стали орать и смеяться. Тот старый человек, который отвернулся от меня с тоской в глазах, молча посмотрел на всех, лишь махнул рукой и лег спать, прямо там, где сидел, через минуту захрапел.

Всё это было как во сне, где люди вдруг превратились в кого-то другого, не в зверей и не в других людей. В каких-то чудовищ. Чудовища пожелали Винту удачи и счастья, Винт подхватил меня за шкирку и куда-то поволок.

– Винт, ты это… не перестарайся! – крикнул ему вдогонку чей-то голос, такой грубый и хриплый, что я даже не поняла, мужской он был или женский.

Винт протащил меня через все это длинное помещение. Как только мы отошли от костра, я опять перестала что-то видеть. А Винт отлично ориентировался в полной темноте, наверное, у него появилось ночное зрение. Так бывает. Можно привыкнуть к повышенной влажности, к постоянной жаре или жизни в потемках. Можно, конечно, заболеть и умереть. Но уж если ты не умер, если выжил, то ты приобретаешь какие-то новые качества.

Темнота была такая кромешная, что я видела только тени, наверное, в помещении не было окон, возможно, когда-то здесь стояли коровы и ждали, пока их подоят. А теперь Винт обустроил тут себе уголок. Странно, я никогда не слышала никаких ужасных историй об этом месте. Каких же тогда «баб» водит сюда Винт? Может быть, с некоторыми ему удается договориться мирно? За выпивку, например. Хотя от него так воняет… Хорошо, что он не видел моего выражения лица и не слышал моих мыслей. Вообще хорошо, что мы не слышим мысли друг друга. Невыносимо было бы жить.

Винт что-то проговорил, я не поняла и ничего не ответила. А он вдруг зарычал, толкнул меня и сам стал заваливаться на меня. Кричать было бесполезно, я это отлично понимала, даже в тот момент. Мысль работала четко и ясно. Прибегут его товарищи, будет бесплатное развлечение, даже те, кто на ногах еле держатся – приползут. Они пьяны, они совсем неадекватны, они ужасны. Если кто-то из них вдруг и окажется нормальным человеком, я вряд ли успею это узнать. Как-то уже все не так пошло.

Выскользнуть из-под тяжелого Винта было непросто, но я извернулась и выскользнула. Пришлось сильно укусить его за то, что было рядом. Я не поняла – нос это, ухо или рука. Но что-то такое, что хрустнуло, и я почувствовала во рту отвратительный вкус чужой крови. Винт взвыл как десяток раненых гиппопотамов. Я даже оглохла на мгновение. Он дотянулся до меня, потянул за шарф, я стала задыхаться, рванула шарф, он, к счастью, был плохо завязан и отцепился, остался у него в руках. Огромный Винт не растерялся, он давно уже вскочил и, продолжая выть, гнался за мной. Он-то знал, куда идти, я же ничего почти не видела, но бежала по какому-то длинному помещению, еще одному. Я надеялась, что не прибегу сейчас к костру.

В какой-то момент я поняла, что мне не убежать. Винт догнал меня, схватил за руку мертвой хваткой, я рванулась, и мой любимый, оторванный и много раз пришитый рукав спас меня – оторвался окончательно и остался в руках Винта. По понятному закону физики Винт откинулся назад, не удержал равновесия и упал – сзади меня раздался грохот и мат. Я увидела впереди просвет – белый снег – и бросилась туда. Я поняла, куда я выйду. Я видела теперь то место коровника, где сидели остальные обитатели заброшенной фермы – в окнах были отблески костра. Они могли меня видеть, если бы подошли к окнам, но они не подошли.