Ханна слегка смутилась:

— Там, за домом. Заготавливает сушняк на зиму.

— Не могли бы вы его позвать? — сказал Бовуар.

От стараний быть вежливым голос Бовуара становился лишь еще более зловещим.

— Мы не знаем, где он, — раздался голос у них за спиной.

Гамаш и Бовуар повернулись и увидели Рора, который стоял в прихожей. Он был плечистый, коренастый и мощный. Руки его лежали на бедрах, локти были выставлены в стороны — он походил на загнанное в угол животное, которое пытается казаться крупнее, чем на самом деле.

— Тогда мы можем поговорить с вами, — сказал Гамаш.

Рор не шелохнулся.

— Прошу вас, пройдите в кухню, — сказала Ханна. — Там теплее.

Она провела их в дом, стрельнув на ходу в Рора предостерегающим взглядом.

В комнате было тепло от проникающих сюда солнечных лучей.

— Mais, c’est formidable,[84]— сказал Гамаш.

Из окна высотой от пола до потолка видно было поле, а за ним — лес, а вдали — церковь Святого Томаса в Трех Соснах. Парра словно жили на природе, потому что дом ничуть не вторгался в окружающую среду, а был ее частью. Это было неожиданно. И уж определенно необычно. Но не казалось чем-то чужеродным. Напротив, дом был здесь как нельзя на своем месте. Он выглядел идеально.

— Félicitations. — Он повернулся к Парра. — Удивительный дом. Вы, вероятно, долгое время вынашивали мечту построить его.

Рор уронил руки и указал на сиденье у стеклянного стола. Гамаш принял предложение.

— Мы некоторое время обсуждали это в семье. Я сделал этот выбор не сразу. Поначалу хотел построить что-нибудь более традиционное.

Гамаш посмотрел на Ханну, которая села во главе стола.

— Видимо, тут не обошлось без убедительных доводов, — заметил он, улыбнувшись.

— Это точно, — сказала Ханна, возвращая ему улыбку, вежливую, но без теплоты или юмора. — Сколько лет ушло! Здесь на участке стоял домик, и мы в нем жили, пока Хэвоку не исполнилось лет шесть. Он продолжал расти, и мне захотелось иметь дом, который бы нас устраивал.

— Je comprends,[85]но почему такая архитектура?

— Вам не нравится? — спросила она не настороженно, всего лишь заинтересованно.

— Вовсе нет. Мне ваш дом кажется великолепным. Он здесь очень на своем месте. Но вы должны признать, что выглядит он необычно. Ни у кого больше нет такого дома.

— Мы хотели построить что-нибудь совершенно не похожее на те дома, в которых росли. Мы хотели перемен.

— Мы? — переспросил Гамаш.

— Я был не против, — сказал Рор; голос его звучал жестко, но глаза смотрели опасливо. — К чему все эти вопросы?

Гамаш кивнул и подался к столу, положил свои большие руки на холодную поверхность.

— Почему ваш сын работает на Оливье?

— Ему нужны деньги, — сказала Ханна.

Гамаш кивнул:

— Понимаю. Но разве в лесу он не заработал бы больше? Или на стройке? Ведь официанты даже с учетом чаевых зарабатывают очень мало.

— Почему вы задаете нам эти вопросы? — спросила Ханна.

— Будь он здесь, я бы спросил у него.

Рор и Ханна переглянулись.

— Хэвок пошел в мать, — сказал наконец Рор. — Внешне он похож на меня, но характером в мать. Он любит людей. И хотя с удовольствием трудится в лесу, но предпочитает работать с людьми. Это бистро его идеально устраивает. Он там счастлив.

Гамаш задумчиво кивнул.

— Хэвок каждый вечер работал в бистро допоздна, — сказал Бовуар. — Когда он приходил домой?

— Около часа. Редко позже.

— Но иногда все же и позже? — спросил Бовуар.

— Да, иногда случалось, — сказал Рор. — Я его не ждал — ложился спать.

— Я думаю, вы его дожидались, — обратился Бовуар к Ханне.

— Да, — ответила она. — Но не могу вспомнить, чтобы он возвращался после половины второго. Если клиенты засиживались, в особенности если там устраивались какие-нибудь вечеринки, ему приходилось убирать после окончания, поэтому он иногда приходил чуть позднее обычного. Но ненамного.

— Будьте осторожны, мадам, — тихо сказал Гамаш.

— Осторожна?

— Нам нужна правда.

— Вы и получаете правду, старший инспектор, — сказал Рор.

— Надеюсь. Кто был убитый?

— Почему полиция все время задает нам этот вопрос? — спросила Ханна. — Мы его не знали.

— Его звали Якоб, — сказал Бовуар. — И он был чех.

— Понятно, — сказал Рор, и его лицо перекосило от гнева. — Значит, по-вашему, все чехи знают друг друга? Вы хоть отдаете себе отчет в том, насколько это оскорбительно?

Арман Гамаш пододвинулся к Рору.

— Это не оскорбительно. Это свойственно человеческой природе. Если бы я жил в Праге, то меня тянуло бы к живущим там квебекцам. В особенности в начальный период. Он приехал сюда более десяти лет назад и построил хижину в лесу. Заполнил свой дом сокровищами. Вы не знаете, откуда они могли взяться?

— Откуда нам знать?

— Мы полагаем, он мог их украсть в Чехословакии.

— И поскольку они привезены из Чехословакии, мы должны об этом знать?

— Если он что-то украл, то неужели вы думаете, что он первым делом заявился бы на обед вскладчину, устраиваемый чешской общиной? — спросила Ханна. — Мы не знаем этого Якоба.

— Чем вы занимались до приезда сюда? — спросил Гамаш.

— Мы оба учились. Познакомились в Карловом университете в Праге, — сказал Ханна. — Я изучала политические науки, а Рор учился на техническом отделении.

— С вами понятно — вы здесь член совета, — сказал он Ханне, потом обратился к Рору. — Но вы, кажется, не работали здесь по специальности. Почему?

Парра помолчал, потом посмотрел на свои большие, грубые руки, поковырял мозоль:

— Я устал от людей. Не хотел иметь с ними ничего общего. Почему, вы думаете, здесь, вдали от городов, такое большое чешское сообщество? Потому что мы устали от людей, от их поступков. От людей, которых подстрекают другие, воодушевляют их. От людей, зараженных цинизмом, страхом, подозрительностью. Завистью и корыстью. От людей, которые готовы глотки перегрызть друг другу. Я не хочу иметь с ними ничего общего. Позвольте мне тихо работать в саду, в лесу. Люди — ужасные существа. Вы это знаете не хуже меня, старший инспектор. Вы видели, что они способны сделать друг с другом.

— Да, видел, — согласился Гамаш. Он замолчал на несколько секунд, и за это время перед его мысленным взором пронеслись все те ужасы, что он видел на своем посту начальника отдела по расследованию убийств. — Я знаю, на что способны люди. — После этого он улыбнулся и заговорил тихим голосом: — На плохое, но и на хорошее. Я видел жертвенность, я видел прощение в ситуациях, где оно казалось невозможным. Доброта существует, месье Парра. Поверьте мне.