Босята поначалу смутился, недоумевая, кто же из гостей — новый князь: я или царь Леванид? Мы вдвоем уселись во главе стола и позволили за собой поухаживать: отовсюду сбежались нарядные симпатичные девушки и помогли освободиться от пыльных доспехов. Я даже почувствовал себя несколько странно, ощутив одновременное прикосновение множества тонких и нежных ручек — особенно запомнились быстрые пальчики той черноглазой девчушки, что ловко расчесала мне волосы и бороду изящным костяным гребнем… Царь Леванид тоже впервые за последние несколько месяцев вспомнил о том, что он — царь: выпрямился в расписных креслах и, положив на колени сверкающий золотой меч Константина, обеими руками взялся за молочного поросенка.

Мне стало жаль Босяту: он положительно недоумевал, кому из нас нужно кланяться особенно усердно. К счастью, истинный князь Опорьевский не заставил себя долго ждать: в сенях раздался шум, отчетливо прозвучала нецензурная брань, всхрипнул жестоко ударенный привратник — и человек в бордовом пиджаке, с трудом пробившись сквозь заслон челяди, появился на пороге гридницы.

— …!!! — заорал он с порога, злобно тараща глаза. — Я вам покажу… как князя во дворец не пущать! Я вам устрою утро стрелецкой казни! Кто тут наместник? Подать сюда живым или полумертвым!

Босята едва не погиб, осознав свою ошибку. Злобно покосившись на нас с Леванидом (проклятые самозванцы!), он с размаху скользнул под ноги разгневанному Бисеру и ухватился белыми ручками за отвратительно грязные княжьи сапоги.

— Ой, не гневайся, княже! Я посадник! — Босята судорожно вытер рукавом желтую грязь на сапогах. — Уж мы ждали тебя, кормильца, ждали-дожидали… Вот, дружина твоя покормиться пожелала — ну мы и рады помочь… Заходи, добрый волен, отведай моего худого жированьица…

Услышав про жированьице, Мстислав потеплел лицом и, перешагнув посадника, направился к столу. Нарядные девушки разом бросили нас с Леванидом наедине с молочным поросенком и легким косяком метнулись навстречу запоздавшему князю.

— Я тут, понимаешь, по мельницам езжу… можно сказать, село поднимаю, не жалея сил… А они — ужинают! — С укоризной сказал Мстислав, косясь на темноволосую служаночку с гребнем. И тут же добавил уже совсем незлобно: — Налейте, что ли, князю… вон в тот золоченый дюар с ручками.

К «дюару» подскочили сразу три девушки — под одобрительный рев пьяной дружины они наполнили чашу изумрудно-зеленым молодым вином, и посадник Босята саморучно поднес новому властителю «штрафную». Я понял, что после этого тоста Бисер еще недолго пробудет в сознании, и уныло отвернулся. Князь взглотнул — гридница взорвалась молодецким гоготом, свистом и топаньем, потом еще глотнул, еще… и — не глядя швырнул через плечо опустошенный бокал. Чудом не убил холопа, выносившего на двор объедки.

— Вот так будет с каждым… — выдохнул Славка и строго похлопал посадника Босяту по плечу. — Ты, значит, будешь здешний мэр? Ну-ну… ничего-ничего. Будем теперь вместе работать. Меня Мстислав Лыкычем зовут, я ваш новый начальник.

Он говорил еще что-то, но слова потонули в свербящем звуке дудок и рожков — из боковых комнат в гридницу высыпали скоморохи в ярких рубахах. Мстислав, оттеснив меня с княжьего места, навалился грудью на стол и, не моргая, уставился в блюдо с заливной рыбой.

— Неужели опять надо кушать? — с ужасом спросил он сам себя, берясь за нож. Я улыбнулся и протянул руку к кувшину с любимым смородиновым медом. Потом мы все по очереди произносили многозначительные тосты за окончательный разгром язычества и торжество над Чурилой. Царь Леванид, совершенно не пьянея, налегал на угощение и с удовольствием наблюдал за проделками скоморохов; слепой Лито в шутку бился на кулаках с огромным дружинником из отряда «боевых жаб»; а Мстислав громогласно расхваливал характер и добрый нрав покладистой мельничихи.

— Оч-чень спортивная дама, — бубнил он, перекрывая общий шумовой фон застолья. — Один бы я не справился: хорошо, Гнедан помог.

Он находился под таким сильным впечатлением, что пообещал в честь мельничихи переименовать несколько улиц в Жиробреге. Дабы увековечить в народной памяти достоинства своей фаворитки, новый князь решил подыскать городу новое, более современное название — к сожалению, настолько неприличное, что я могу дать его лишь в латинской транскрипции.

— Опорье — глухая дыра, а Жиробрег — мой любимый город! — объяснял он Дормиодонту Неро, ухватившись пальцами за медную бляху на груди катафракта. — Я хочу, чтобы столицей моего княжества был Жиробрег. Здесь полно красивых и разведенных мельничих. Чудный город, я его переименую в Velikye Siski. А главную площадь я назову Площадью Восстания, то есть Erection Piazza… Да! И пусть установят новые указатели!

Босята пообещал к утру развесить новые таблички.

— Хорошо, когда название города рифмуется со словом «виски», — задумчиво произнес Мстислав, в рассеянности отпуская бляху на груди Неро.

I’m always drunk in San-Francisco!

Maybe it’s the air…

But only in Veliky Sisky

You’ll find that lovely rounded pair…[85]

Так запел Мстислав. К счастью, я не расслышал второй куплет — Бисер вылез из-за стола и направился туда, где плясали скоморохи. Вместе они стали разучивать новые песни.

…Кто-то безжалостно тряс меня, дергал за плечо! Я вздрогнул и проснулся — перед глазами прояснилось мутно-желтоватое днище братины с медом, и я оторвал голову от стола. Утро еще не наступило: за окнами темно, и факелы на стенах давно погасли, только в близоруком свете масляных плошек под потолком виден опустевший разграбленный стол и нагромождения спящих тел… Меня разбудил слепой Лито — я узнал его по светлой челке и длинному носу.

— Подымайся, княже Лисей! Тревога!

Я вскочил, озираясь: меча не было видно — очевидно, его несли вместе с доспехами девушки-служанки. Я наклонился выдернул корявый поцарапанный кинжал из ножен у одного из Славкиных дружинников, храпевших под столом.

— Переполох в городе, княже, — быстро сказал Лито. Он уже в кольчуге и сжимает в левой руке секиру. — Горожане наших бьют. На постоялом дворе твоего дружинника зарезали, гречанина…

Я похолодел. Где Босята? Неужель неспроста затеял пьянку хитрый посадник? Решил перебить нас хмельными? Но нет — вот он, прикорнул на скамеечке, спит как младенец… А рядом, разбросав по ковру мощные конечности, запрокинув багровое лицо, лежит князь Мстислав — его Лито так и не сумел растолкать.

— Сколько наших воев погибло? — переспросил я, спросонья путаясь в древнерусской грамматике. Лито дернул плечом:

— Не знамо. Пока нашли одного, с перерезанным горлом… У постоялого двора, что на рву. Двое твоих всадников после пира туда ночевать пошли, там их и осадили.

— Много ли бунтовщиков?