Капитан улыбнулся.

– Вполне живой. Вот, можете убедиться.

Oн протянул правую руку. Хэм схватил ее. Окинул его взглядом с ног до головы.

– Невероятно! Кто вы такой?

– Хэм Найт.

– Ну да, я Хэм Найт. Я про вас спрашиваю. Вы кто?

– Я вам сказал, Хэм Найт. Я тоже Хэм Найт, – он на секунду замолчал, – дедушка.

– Дедушка?! Кто придумал этот нелепый маскарад? Не смешно, молодой человек. Выкладывайте, пока я не вышел из себя. – Он попытался выдернуть руку, но капитан не отпускал.

– Это не игра. Я приехал из самого Техаса, чтобы выяснить, живы ли вы. Вы и бабушка.

Он повернулся и стал разглядывать мраморные надгробия.

– Она скончалась много лет назад. – Хэм провел тыльной стороной левой ладони по влажным глазам. – У меня нет внука. Мой сын погиб на войне еще мальчиком.

– Не мальчиком. Мужчиной. Мой отец, Натаниэль Найт Второй.

– Мой сын – твой отец?!

– Да. Я вам все расскажу, но сначала… Бар открыт? – Он кивнул на большой дом Найтов, в котором теперь размещался отель. – Похоже, вам тоже не помешает пропустить стаканчик.

– Да. А еще лучше бутылочку.

Они пошли обратно через кладбищенский участок, к парковочной площадке.

Хэм сурово смотрел на капитана, нахмурив кустистые белые брови.

– Значит, вы утверждаете, что ваше имя – Хэм?

– Мама так меня назвала. Она знала, как сильно он вас любил.

– Кто же она, ваша мать?

– Ее звали Дженни Дойл. Ее уже нет в живых. Умерла, пока я сражался во Вьетнаме.

– Когда они с Натом поженились?

– Они не были женаты. Собирались пожениться после его возвращения. Но судьба распорядилась иначе. Отца сбили над Германией в тысяча девятьсот сорок пятом году.

– Если то, что вы говорите, правда, выходит, вы незаконнорожденный?

Капитан улыбнулся.

– Вас это смущает? Насколько я знаю, Найтов не так-то легко шокировать.

– Меня смущает то, что все эти годы вы держали свое существование в тайне от меня.

– Я сам обо всем узнал только две недели назад. Это долгая история. Подождите, пока мы дойдем до места и выпьем.

Они вошли в отель с черного хода, прошли через небольшой холл, оформленный в стиле модерн – хром и пластик, обычный стиль второразрядных отелей по всей стране.

– Здорово здесь все изменилось, – произнес капитан.

Хэм был заинтригован.

– Вы говорите так, будто видели это раньше.

– В каком-то смысле. Я знаю этот дом почти так же хорошо, как ранчо в Техасе, где я вырос. Отец писал о доме, о своей матери, обо всех Найтах и Мейджорсах.

Хэма наконец осенило.

– Ах да, его дневник! Я смеялся, когда он писал нам об этом, а вот мать его идея захватила.

– Вместе с его бумагами я обнаружил кучу ее писем. – Он развел руки, показывая. – Я начал читать и уже не мог остановиться, пока не дошел до последней страницы. Читал двое суток. Мне казалось, что глаза у меня полезут на лоб.

Хэм не верил своим ушам.

– Говорите, вы обнаружили бумага всего две недели назад?

– Точно. Мать все время скрывала, что у него есть еще кто-то, кроме нее.

– Но почему?

– От стыда и страха. Она сознавала, что это нехорошо, и, в конце концов, чувство вины выросло настолько, что она уже не могла справиться с ним в одиночку. Она собиралась рассказать мне обо всем, когда я стану старше и смогу ее понять. Увы, она набралась мужества лишь в последнем письме, которое написала мне перед смертью.

Они вошли в коктейль-зал. Приглушенное розоватое освещение, по-видимому, должно было создавать ощущение уюта, а заодно скрыть грязные скатерти, стены, обшитые под сосну, и панели из поливинила.

Хэм провел капитана в угловую кабинку. Покачивая бедрами, подошла официантка, длинноногая блондинка в черных сетчатых чулках и красной мини-юбке.

– Что будем заказывать сегодня, мистер Найт? – Она обратилась к капитану. Голос снизился на октаву. – Чем могу служить, солдат?

Когда она отошла, Хэм подмигнул.

– Сара положила на тебя глаз. Если захочешь, она твоя. Она свободна, как и большинство нынешних эмансипированных молодых женщин.

Капитан ухмыльнулся.

– Да, я это заметил.

Хэм наклонился к нему через стол, сложив руки перед собой.

– Значит, твоя мать скрывала от тебя существование нашей семьи из страха и стыда?

– Из-за того, что отец ей рассказывал о Найтах и Мейджорсах и о чем он написал в своих дневниках. Должен признать, вы не выглядите нормальной американской семьей. Возможно, ваша история могла бы вдохновить Эдгара По или Шекспира, но застенчивую сельскую девушку, какой была моя мать, вы повергли в ужас. Она собиралась посетить Найтсвилл в тот год, когда отец уехал на фронт, но потом обнаружила, что беременна.

– Напрасно она нам не сказала.

Капитан вздохнул.

– Если бы… Самые печальные слова на свете. Она до смерти боялась, что его мать, «эта Мейджорс», съест ее живьем, если узнает, что ее драгоценный сынок спутался с девицей из Техаса. Из того, что я прочел, можно сделать вывод, что она была грозной личностью, моя бабушка. Она действительно была такой злой?

Хэм в задумчивости потер подбородок.

– Когда-то я так думал. – Губы его скривились в усмешке. – Не сомневаюсь, родись она в Салеме в семнадцатом веке, ее бы сожгли как ведьму. Все они – натаниэли найты, хэмы найты, карлы мейджорсы, брюсы мейджорсы. Человеку свойственно винить в своих слабостях и недостатках неведомые ему внешние силы, не поддающиеся контролю. Печально, но такова человеческая натура. Во всем виноваты демоны, а я ни при чем, я просто одержим дьяволом. На самом деле Келли не обладала никакой сверхъестественной силой, никакой магией. Ни меня, ни моего отца, ни Карла, ни Брюса она не околдовала. Злоба, невоздержанность, жестокость, лживость жили в нас самих, подавляемые до поры до времени. Она играла на том, что распознала нашу способность к греху – если можно так назвать слабость духа и плоти, – извлекла ее на поверхность и использовала в своих целях. Теперь, с высоты моего возраста, она уже не кажется мне ведьмой, как когда-то. Она была женщиной. Сильной, целеустремленной, волевой, полной сознания своего превосходства, гордившейся своей красотой и интеллектом, захватчицей – и все же женщиной. Абсолютно земной женщиной. Иногда я думаю: если бы я был тогда сильнее, не довольствовался бы тем, чтобы постоянно находиться в тени отца… Может быть, Келли тогда… Да что говорить! Ничего не изменишь. Знаешь, в конце я даже почувствовал к ней жалость.