кошмар обрел телесный облик; Эндрю встретил – или вообразил, будто встретил, – тварь, которая вырвалась на свободу благодаря его святотатству. Полагаю, надо назвать это безумием. Он думал убить зверя, а застрелил своего спутника. «Если бы кто-то пошел посмотреть на следующее утро, то нашел бы следы», – писал он. Смерть Смита его не трогала, – похоже, Эндрю не осознал, что произошло. Ему было важно одно: положить конец этому ужасу и хоть как-то загладить свою вину. «Прощайте и не тужите обо мне, я вполне доволен» – таковы были его последние слова.

Долгое время я сидел в раздумье, меж тем как солнце спускалось за Магалисберг. У соседей на крыльце наяривал граммофон, топот пешеходов на Ранде звучал как отдаленный перестук барабанов. В ту пору любили цитировать латинскую фразу о том, что из Африки вечно жди чегото нового. Мне подумалось, что новое в Африке куда менее существенно, чем старое.

Я намеревался снова побывать на горе над Пуфури и поговорить со жрецом, но случай выпал только на следующее лето, когда я путешествовал от Главного брода к низовьям Лимпопо. Затея была мне не по душе, но я считал себя обязанным увидеться со жрецом ради Эндрю. Требовалось какое-то доказательство, способное убедить семейство из Ваккерструма, что на юноше, вопреки мнению его отца, не лежит каинов грех.

Январским вечером, после обжигающе-жаркого дня, я обогнул гору и бросил взгляд вниз, где располагалась зеленая ложбина с пастбищем. И тут же понял, что объяснение со жрецом не состоится… Рухнувший выступ утеса вызвал горный обвал, от рощи и рондавеля остались одни воспоминания. С середины холма тянулась груда обломков, которая похоронила под собой высокие деревья, своими кронами заслонявшие от меня небо. Россыпь уже зарастала колючим кустарником и травами. На склонах вокруг ложбины не виднелось заплаток-полей, от крааля сохранились только раскрошенные глиняные стены. На деревню наползали джунгли, и, когда я спустился в ложбину, среди камней проглянули крупные капские маргаритки, похожие в сумерках на призраки отжившего племени.

Появилось и кое-что новое. Оползень освободил грунтовые воды, и вниз по ложбине устремилась река. Рядом, на лугу, испещренном африканскими лилиями и каллами, я встретил двоих изыскателей-австралийцев. Один из них, банковский клерк из Мельбурна, обладал поэтической душой. «Милый уголок, – сказал он. – Не кишит черномазыми. Если бы мне пришлось по работе переселиться в Африку, я бы обосновался именно здесь».

1927