Тибо не стал уже говорить о том, что истинные намерения Саладина разгадать было нетрудно. Разумеется, он отпустил Куртене с вполне определенной целью, иначе зачем бы он стал отправлять его в Тир, к людям, у которых были все основания его ненавидеть — таким, как Балиан и его приближенные, — вместо того, чтобы послать в Триполи, где находилась его племянница Сибилла? Что же касается ран и ожогов Жослена — они, несомненно, должны были скрывать видимые проявления проказы, но эти соображения Тибо оставил при себе.

— Если он в таком плохом состоянии, — снова заговорил он, — отчего же его не отвезли в больницу Святого Петра? Пизанские врачи славятся своим искусством!

— Такого знатного господина положить в больницу вместе с бедняками? Что вы, друг мой! — в негодовании воскликнул Жан. — Он не хочет даже и лекарю показаться, говорит, благодаря отдыху и хорошей пище болезнь пройдет сама собой...

— Меня бы это сильно удивило! Что-то подсказывает мне, что от этой болезни он не излечится никогда. И очень хорошо, если случится именно так! — в ярости выкрикнул Тибо.

— Как вы можете такое говорить? Ведь это, кажется, ваш отец?

— Отец? С какой стати? Потому что он обрюхатил, а потом бросил мою мать? Ничего хорошего я от него не видел.

— Но ведь он вас все-таки признал?

— Потому что от него этого потребовали. Все, не будем больше говорить об этом. Возвращайтесь в замок! Скажите господину Балиану, что мне надо зайти к Фабрегесу, провансальскому купцу.

И, внезапно покинув ошеломленного юношу, он быстро зашагал прочь по главной улице, направляясь к Зеленому Дворцу, где находились склады и лавки провансальцев. С недавних пор он подружился с жизнерадостным толстяком и любил посидеть у него в лавке с полотняным навесом над дверью, попивая прохладное вино и слушая рассказы друга о его родном городе, Марселе. Но в этот день Симона Фабрегеса на месте не оказалось, и Тибо, стараясь успокоиться, решил пойти в собор: во-первых, для того, чтобы помолиться Господу и попросить унять его гнев, а во-вторых — в надежде увидеть Изабеллу, которую свекровь вынуждала подолгу простаивать перед главным алтарем, над которым царил величественный Христос Пантократор[84], немного пугающий прихожан неподвижным взглядом своих расширенных глаз. При Бодуэне I храм был заново отстроен в византийском стиле, его украсили чудесные порфировые колонны, изначально принадлежавшие стоявшей на этом же месте базилике.

Внутри собор был ярко освещен множеством масляных лампад, и в нем собралась целая толпа женщин — они постоянно туда приходили в эти трудные времена, — но ни одна из них и отдаленно не напоминала Изабеллу. Тибо огорчился. Ему решительно было отказано в поддержке дружбы и любви — в ту минуту, когда он так сильно в ней нуждался! Только к Богу он мог обратить свою переполненную злобой и яростью душу — и он стал молиться. Во всяком случае, попытался молиться, но никогда еще путь к небу не казался ему таким трудным и таким бесплодным. Хотел он того или нет — в его жилах текла кровь этого человека, кровь, закипающая от ярости и отказывающая в прощении тому, кто сначала посмел воровать масло анкобы, необходимое для того, чтобы поддерживать силы прокаженного короля, а потом истязал Ариану. Как ему без ненависти смотреть на этого негодяя, если на помощь не придут Господь и Пресвятая Дева?

Он долго простоял коленопреклоненным на мраморных плитах, вымаливая помощи, совета... умиротворения. И... снова случилось нечто удивительное. Тибо показалось, будто он слышит голос Бодуэна, напоминающий о чуде, которое совершилось на его могиле. «Господь помиловал жертву после того, как палач понес заслуженную кару. Предоставь ему умереть от болезни, которой он заразился по собственной вине! Дай совершиться божественному правосудию! Тебе еще многое предстоит совершить на земле. Не отягощай свою душу смертным грехом!»

Немного утешившись, он вышел на паперть. Робко проглянувшее солнце освещало город и море, где ветер надувал красные и желтые паруса двух покидавших порт судов. Тибо вдохнул любимый соленый запах и направился к замку. Незачем было дольше откладывать неизбежную встречу. Если она окажется слишком неприятной, а близость впоследствии сделается непереносимой, он попросит Балиана отпустить его, отправить туда, где граф сочтет полезным его присутствие...

Однако судьба распорядилась по-другому...

Свернув на улицу, где жила Изабелла, Тибо увидел Жослена. Бывший сенешаль направлялся прямо к нему, опираясь на длинный посох; он был закутан в подбитый мехом парчовый плащ, голова покрыта красным шелковым капюшоном. Собственно, именно по этому головному убору, упомянутому Арсуфом, Тибо его и узнал, потому что заросшее бородой лицо было исполосовано еще набухшими кровью рубцами, но в синих глазах Куртене, которых сын от него не унаследовал, горела все та же знакомая злоба.

— А, вот и ты! — заорал он во весь голос. — Я только что возблагодарил Господа за то, что пощадил меня, и Он поставил тебя на моем пути... Какая радость!

Потрясая своей палкой, Куртене приближался к нему так быстро, как только позволяла ему недавно приобретенная хромота, с распростертыми объятиями, готовый расцеловать сына, которого всегда ненавидел. Вытянув руку так, что она коснулась сверкающей парчи, Тибо отстранил его, стараясь избежать неуместных объятий.

— Радость? Это что-то новенькое в наших отношениях! Я никогда прежде не замечал, чтобы вы испытывали ко мне хоть какую-то привязанность.

— Ну, так будем считать, что она во мне пробудилась. Еще недавно ты был совершенно невыносим. Теперь надо укреплять наши семейные узы. Ведь ты — мое единственное дитя!

— Поздновато вы это осознали! Я предпочитаю об этом не вспоминать!

— Такой несговорчивый? Впрочем, я давно это знаю! В конце концов, ты похож на меня! Ну, давай забудем прошлое и обнимемся!

Он снова попытался приблизиться к Тибо, но тот отступил.

— Нет!

— Нет? Но... почему?

— Потому что теперь мне все ясно. Признаюсь, на мгновение я растерялся при виде столь мало присущей вам благосклонности, но ведь не нежность вы пытаетесь передать мне с этим Иудиным поцелуем? Я прекрасно понимаю, что вы пытаетесь передать мне вашу болезнь, не правда ли... отец? Проказу, которая гложет ваше тело, наверняка с той же силой, с какой разъедает вашу душу.

— Замолчи! Право же, ты помешался! Я — прокаженный? С чего ты это взял?

— Я узнал об этом в подвале вашего иерусалимского дома, где вы приковали Ариану, обрекая ее на жестокую смерть...

— И заслуженную! Сто, тысячу раз заслуженную! Эта прогнившая развратница посмела ко мне лезть...