Николаевна с изумлением глядела на эти хмурые, ночные, осенние воды. Так вот как привелось ей впервые увидеть великую русскую реку!

Утром пароход пошел к пристани на том берегу за детьми. Он медленно отодвигался от берега. Все шире и шире водная полоса.

Пристань на том берегу была уже полна детей, маленьких, побольше, еще больше, глазевших из всех окон, из всех щелей. Сколько жадных глаз — голубых, серых, карих, черных!..

И вот вся эта орава в сопровождении женщин двинулась на пароход.

Павлуша, подбежав к Марье Николаевне, тихо сказал ей:

— А мне Верочка сегодня приснилась. А Косте приснился Ларион. А здесь Алеша Сапожков, у него папа — партизан, и его самого обстреливали, и он совсем большой мальчик.

Сообщив все эти последние новости, он убежал к детям.

Марья Николаевна еще никого не успела расспросить об Алеше Сапожкове. Павлуша первый сказал ей хоть что-то о нем. Сын партизана. А где его мать?.. Этот необычный мальчик занимал мысли Марьи Николаевны, поселился в ее сердце. Уж очень недетские у него глаза, словно видели они нечто, чего и взрослый не выдержит.

Дети овладели пароходом. С утра, после завтрака, они заполняли верхнюю палубу, мелькая мимо окон первого и второго классов. Мальчики постарше любили выбегать на нос и стоять здесь, обдуваемые ветрами, с кепками, надетыми козырьком к затылку, и, сунув руки в карманы, расставив ноги, воображали себя испытанными в путешествиях и приключениях моряками или похаживали по палубе матросской походкой, вычитанной из книг. Иногда они, впрочем, затевали такую беготню, такой топот вдруг потрясал пароход, что толстый седой капитан, покачивая головой, шел к начальнику эшелона и просил угомонить как-нибудь ребят.

Алеша Сапожков вел себя как взрослый. Он не бегал по палубе, не воображал себя моряком. Во всем поведении его чувствовалась недетская сосредоточенность, а было ему всего лишь тринадцать лет. Дети подчинялись ему беспрекословно и слушались, как командира. Он пользовался непререкаемым авторитетом. Это был загадочный мальчик, и Павлуша сочинял его приключения, поскольку тот сам ничего о себе не говорил. Рассказывая о воображаемых приключениях Алеши товарищам, он для честности прибавлял только одно слово — «наверное».

В рассказах его сплетались слышанные им истории с фразами отца. Но об одном событии в жизни Алеши он совершенно не упоминал — о том, что на глазах у Алеши была убита его мать. Дети прослышали и про это, но об этом они не хотели ни говорить, ни помнить, они как бы забыли, вычеркнули из памяти страшное событие.

А пароход шел вниз по широководной реке, и толпы людей, с мешками, корзинами, рюкзаками, шумя глухо и напористо, рвались на борт его на каждой остановке. Но пароход был специально зафрахтован для детей, и мало кому удавалось прорваться сюда. Детям было хорошо, а взрослые не знали покоя.

Пароход шел по затемненному миру. Вечерами плотно занавешивались окна кают, берега были черны, — война глубоко запустила лапы свои в российские пространства.

И вдруг — это случилось за Казанью — впереди засверкали огни.

— Свет! Свет!

И все, кто мог, пустились на верхнюю палубу и в салон.

Это было так непривычно: река оделась в огненные одежды. Война осталась далеко позади. Здесь — тыл, глубокий, недостижимый для вражеских самолетов тыл.

— Свет! Свет!

Это был переход из одного мира в другой. Но нет, это один и тот же мир — свет прогонит тьму, он засияет победно везде — и на Украине, и в Белоруссии, и в Ленинграде — в Ленинграде! Здесь все были ленинградцами, кроме команды парохода.

— Свет! Свет!

Разноцветными огнями сверкала пристань. Как она называется? Все равно. Она — яркая, блистающая. Давно невиданные, откровенные, незатемненные огни переливались здесь, и река развеселилась, расцветилась отблесками. Праздничная река. И не было человека, у которого не защемило бы сердце о родном городе, о красивейшем городе мира, об осажденном, окруженном врагами городе Ленина. Радуясь свету, огням, люди ощутили тоску по родным и близким, оставленным там, позади.

Алеша Сапожков стоял в стороне один и глядел вперед, облокотившись о перила. Он слегка пригнул голову, словно собираясь боднуть кого-то, и взгляд его глаз был не по-детски серьезен, невесел, даже мрачен. О чем он думает? Что совершается в его рано созревшей душе? Марья Николаевна подошла к нему и ласково обняла его жесткие, неподатливые плечи. Он не обернулся к ней, но и не отвел ее руки.

К ночи Марья Николаевна впервые поднялась в рубку, куда уже давно ее приглашали и капитан и старший помощник.

Пароход тихо шел по широкой водной дороге. Уже нет на земле непроглядного мрака, мирные огоньки мерцали в прибрежных деревнях. Здесь, в мире и тишине, странно было думать о войне, о крови, о сирене воздушной тревоги, о бомбах и пожарах.

На шестое утро впереди блеснуло на солнце белизной, и кто-то сказал:

— Пермь.

На высоком берегу все явственней обозначался белый город. Выше всех, в окружении белых домов и домиков, вздымалось большое белое здание, обвешанное балконами. И все неотрывно смотрели вперед, на этот неведомый до того город, куда их пригнала война.

Алеша Сапожков вдруг тихо запел:

Город на Каме,

Где — не знаем сами,

Не дойти ногами,

Не достать руками…

Лицо его смягчилось едва заметной улыбкой. В нем виден стал веселый лужский мальчик, бегавший вперегонки с приятелями, игравший в лапту, саженками переплывавший реку, пропадавший в лужских лесах. Да, каких-нибудь три-четыре месяца назад это был веселый, беспечный мальчик.

Старший сын

Все лето и всю осень Урал принимал детей. Их везли из Украины, из Белоруссии, из Москвы, из Ленинграда, из Карелии — отовсюду. Многих спасли непосредственно из-под обстрела. Марья Николаевна видела однажды, как малюсенькая девочка из Калинина, бегая по перрону вокзала вперегонки с малышами, иногда вдруг останавливалась и говорила очень отчетливо и серьезно, поднимая пальчик кверху:

— Внимание! Внимание! В яму!

И вновь пускалась бежать, взвизгивая и веселясь.

Дети заполняли вокзалы. В проходивших поездах за окнами мелькали детские лица. Все новые тысячи детей спасались здесь, на Урале. Никогда еще не случалось Уралу принимать в свои объятия столько детей, и с некоторым изумлением открыли в себе уральцы неисчерпаемые запасы нежности.

К приезду каждого детского эшелона все уже было приготовлено на эвакуационных пунктах. В ресторане пермского вокзала ждала детей горячая пища, на запасных путях стояли железнодорожные составы, чтобы везти детей в глубь области. На станциях и пристанях, откуда