* * *

Иоффе прибыл со своей миссией в Берлин 19 апреля. Немецкие генералы, справедливо полагая, что советские дипломаты будут заниматься главным образом шпионажем и подрывной деятельностью, требовали, чтобы советское посольство размещалось в Брест-Литовске или в каком-нибудь другом городе вдали от Германии. Но верх взяла позиция министерства иностранных дел, и Иоффе получил старое здание посольства Российской империи по Унтер ден Линден 7, которое немцы ухитрились сохранить в течение всей войны абсолютно нетронутым. Теперь над крышей его взвился красный флаг. Вслед за этим Москва открыла также консульства в Берлине и Гамбурге.

Первоначально штат посольства состоял из тридцати человек, но он все время рос и к ноябрю, когда отношения между Россией и Германией были разорваны, составлял уже сто восемьдесят человек. Кроме этого, Иоффе привлекал к работе немецких радикалов, которые переводили советские пропагандистские материалы и вели подрывную деятельность. Он постоянно поддерживал телеграфную связь с Москвой; часть его сообщений немцы перехватили и расшифровали, но основной их массив до сих пор остается неопубликованным[153].

Советское дипломатическое представительство в Берлине не было обычным посольством: это был скорее аванпост революции в глубине вражеской территории, и основной его функцией стало содействие революционным процессам. Как сказал впоследствии один американский журналист, деятельность Иоффе в Берлине являла «совершенство вероломства»45. Судя по характеру этой деятельности, перед ним стояли три задачи. Прежде всего он должен был нейтрализовать немецких генералов, которые стремились сместить большевистское правительство. Он достиг этого, апеллируя к интересам деловых и банковских кругов и предложив для обсуждения проект соглашения, дающего Германии неслыханные экономические привилегии в России. Второй его задачей была поддержка революционных сил в Германии. Третьей — сбор разведывательных данных о внутренней ситуации в стране.

Иоффе вел революционную работу с поразительной наглостью. Расчет строился на том, что немецкие политики и бизнесмены, будучи крайне заинтересованы в экономической эксплуатации России, убедят правительство закрыть глаза на нарушения им дипломатических норм. Весной и летом 1918 года он сосредоточился главным образом на пропаганде и наладил сотрудничество со Спартаковской лигой, составлявшей левое экстремистское крыло Независимой социалистической партии. Позднее, когда Германия уже распадалась, он начал ссужать деньги и поставлять оружие для разжигания возникавших очагов социальной революции. Независимые социалисты превратились по сути в филиал Российской коммунистической партии и согласовывали все свои действия с советским посольством: однажды из Москвы в Берлин прибыла официальная делегация, чтобы приветствовать съезд этой партии46. Для ведения такой работы Иоффе получил из Москвы 14 млн. немецких марок, которые поместил в банк Мендельсона и расходовал по мере необходимости[154].

Иоффе открыл отделения советского Берлинского информационного бюро в целом ряде городов Германии, а также в нейтральной Голландии, откуда пропагандистские материалы просачивались в средства массовой информации стран Четверного согласия47.

Вот как в 1919 году Иоффе с гордостью описывал свои достижения на посту советского представителя в Берлине:

Таким образом, заключает Иоффе, «в подготовке германской революции российское посольство все время работало в полном контакте с германскими социалистами»48.

Кроме того, оно служило каналом распространения революционной литературы и средств для финансирования подрывной деятельности в другие европейские страны. Через него шли непрерывным потоком дипкурьеры (по подсчетам немцев, от ста до двухсот человек), доставлявшие почту в Австрию, Швейцарию, Скандинавские страны и Нидерланды. Некоторые из этих «курьеров», достигнув Берлина, исчезали из поля зрения49.

Немецкое министерство иностранных дел часто получало от военных и гражданских властей протесты, касающиеся этой подрывной деятельности50, но отказывалось что-либо предпринимать, закрывая на нее глаза во имя того, что считало высшими интересами Германии в России. Когда время от времени оно отваживалось выдвинуть возражения против каких-нибудь особенно дерзких акций советского представительства, у Иоффе был наготове ответ. Как он объясняет, «сам Брестский договор давал возможность обхода его. Так как между собою договаривались правительства, то запрещение революционной агитации можно было толковать так, будто оно относится только к самому правительству и его органам. Так оно и понималось с русской стороны, и всякое революционное выступление, против которого Германия заявляла свой протест, немедленно же разъяснялось как выступление Российской коммунистической партии, а не правительства»51.