— Быстро? — надменно спросил Палисадов. — Это вы называете «быстро»? Нет, мы работаем преступно медленно, пре-ступ-но! Если б мы работали быстро, мой бедный друг не лежал бы сейчас в морге, а сидел бы в безопасном месте и давал чистосердечные показания против тех, кто с помощью шантажа заставил его устроить пресс-конференцию. Неужели вы не понимаете, что эта пресс-конференция была направлена не столько против меня, сколько против всей демократии?!

— А мальчик? — продолжал копать ведущий. — Был ли мальчик?

— Мы связались с Иваном в Париже и официально пригласили его на историческую родину, — заявил Палисадов. — Не только для того, чтобы достойно похоронить отца. Мы хотим, чтобы сын Платона Недошивина стал российским гражданином. И не просто гражданином, а героем новой России! Теперь о главном, господа! Тот неизвестный парень, остановивший танки возле Манежной, и был Иван Недошивин.

— Какой отвратительный спектакль! — возмущался Лев Барский, глядя в телевизор.

— Ты не прав, Лев, — мрачно возражал сидевший рядом Корчмарев. — Генерал Дима отлично знает, что он делает. Главное — заставить народ слезу пустить. За слезу русский человек все простит!

Следователь показал Джону предсмертную записку отца, написанную прыгающими, но отчетливыми буквами:

«Ваня! Прости меня, если можешь. Обратись к отцу Тихону и делай все так, как он скажет. Палисадов в моей смерти не виноват. Если можешь, похорони меня сам, сам понимаешь — где. Все твои документы у Корчмарева. Ему и Вострикову можешь доверять. Прощай, сын! Ничего не бойся и никого ни о чем не проси. Пора! Обнимаю тебя! Целую серые глаза твои! Ах, если бы ты знал, как я любил твою мать!

Платон Недошивин».

Следователь, тощий, нервный, с пергаментно-желтым лицом хронического язвенника, непрестанно курил, вытирал воспаленные глаза и, беззвучно шевеля губами, про себя матерился.

— Что вы об этом думаете?

Половинкин молчал.

— Вы знакомы с этим… отцом Тихоном? Вообразите, ваш отец оказался его тайным духовным сыном!

— Что с ним? — спросил Джон.

— С кем? — удивился следователь. — С вашим отцом?

— Со старцем Тихоном.

— Не волнуйтесь, отпустили. Годик бы назад… Черт его знает, что ваш отец мог наговорить ему на исповедях. Пусть ваш юродивый благодарит Палисадова.

— Палисадова?

— Да, Палисадова. Он приказал старца отпустить. Но это между нами, я ничего вам не говорил. Черт! Повесили на меня это дело! Все же ясно, как божий день!

Голос следователя срывался на фальцет, лицо подергивалось гримасой отвращения, как если б его заставили проглотить кислое на голодный желудок.

— Вот ваши документы и деньги, — сказал он, протягивая конверт из вощеной бумаги. — Нашли у Корчмарева во время обыска. Говорит, что ничего не знал, что подкинули. Врет, конечно. Впрочем, какая теперь разница. Документы в порядке. Поздравляю, вы гражданин России. Доллары, пожалуйста, при мне пересчитайте.

Половинкин растерянно вертел в руках новенький паспорт с пропиской в квартире Недошивина. Согласно паспорту он был Недошивин Иван Платонович. Не хватало только собственной подписи на первой странице. В том же конверте лежала справка о его крещении в православную веру и пятнадцать тысяч стодолларовыми купюрами.

Потом следователь говорил с Джоном только для соблюдения формальности. Вяло интересовался Востриковым. Спросил, где хочет похоронить отца.

— В Красном Коне, — не задумываясь, сказал Джон.

— Понятно, — буркнул следователь. — Тело в Боткинской больнице. Не вздумайте давать работникам морга денег. Всё оплачено.

— Палисадовым?

— На этот раз нет, коллеги вашего отца позаботились. Но на похороны не придут, боятся. Передали коллективное соболезнование. Только генерал Рябов просил передать от себя лично.

Недошивина хоронили скромно, возле могилы Елизаветы Половинкиной, в одной ограде. Отпевал его Петр Чикомасов, получив разрешение архиерея. Поскольку, согласно официальной версии, в момент самоубийства Платон Недошивин находился в невменяемом состоянии, на него распространялась поправка старца Нектария к четырнадцатому Правилу Тимофея Александрийского, которое запрещало отпевать самоубийц.

На перроне Сергиева Посада он увидел озябшую Асю, сидевшую на скамье в домашнем халате и тапочках. Лицо его стало испуганным.

— Ася! Ты что тут делаешь?

Она вскочила и порывисто обняла его.

— Ты сбежала от Крекшиных?

— Нет, — она потупилась, — Варвара Федоровна меня отпустила.

— Врешь.

— Вру, — согласилась беглянка.

— Глупая! Мы же договорились!

Она заплакала.

— Джон, я не могу так долго без тебя!

В электричке она вволю выговорилась и задремала у него на плече. Иван достал из кармана письмо отца Тихона, полученное вчера.

«Дорогой Джон! Я и супруги Чикомасовы поздравляем тебя с поступлением в семинарию. Благословляю тебя на учебу. Вот тебе мой совет: от дела не бегай, на дело не напрашивайся, слушайся наставников и чаще молись за покойных родителей своих…»

Дальше шли советы практического толка. В конце письма отец Тихон писал: «Посылаю тебе список той легенды, из-за которой случилось все, что случилось с тобой. Это последняя копия, и я прошу уничтожить ее после прочтения. Оригинал хранится у Великого Магистра. Я знаю этого человека и надеюсь, что после истории с тобой и Вирским он одумается и встанет на путь истинный. Держись, мой мальчик! Ни на что не жалуйся и никого ни о чем не проси. Только Бога проси, и все будет дано тебе в нужное время. По окончании семинарии от учебы в академии откажись и отправляйся на службу в Красный Конь. Во всем слушайся отца Петра. Прощай, мой милый!»

Легенда об Ороне

В десятом веке от Рождества Христова в земле под названием Орзунд жил праведный человек по имени Осий. Бог даровал ему трех дочерей — Онию, Осок и Одел и одного сына — Орона. Жена Осия, Одига, умерла во время родов. Тем не менее семья Осия жила счастливо.

Целыми днями они трудились в своих виноградниках, каждый год нанимая работников и вознаграждая их столь щедро, что те благодарили Бога за существование Осия.

Сам Господь с небес любовался Осием и его семейством, отдыхая на них взглядом от бесчисленного зла, творимого на Земле. Ангелы возле Его престола замирали от восторга, наслаждаясь этим зрелищем.

И вдруг случилось невероятное.

Ночью, накануне Рождества Христова, Осий и его семейство пришли из храма и мирно беседовали за праздничным столом. Неожиданно Орон встал из-за стола, подошел к отцу, взял лежавший рядом острый колбасный нож и вонзил отцу в горло.