Каждое восходящее солнце когда-нибудь да садится, Архивист. Сейчас от нашей корпократии так и разит разложением и слабоумием.

Что ж, Сонми, вы, по-видимому, всем сердцем восприняли пропаганду Союза.

А я, Архивист, могу заметить, что вы всем сердцем восприняли пропаганду корпократии.

Ваши новые друзья упоминали о том, как именно Союз собирается опрокинуть государство с постоянной армией из двух миллионов чистокровных, поддерживаемой еще двумя миллионами фабрикантских войск?

Да. Путем подготовки одновременного вознесения шести миллионов фабрикантов.

Фантазия. Безумие.

Любая революция такова, пока не произойдет. Тогда она становится исторической неизбежностью.

Как Союз достиг бы этого «одновременного вознесения»?

Видите ли, поле боя лежит в нервно-молекулярной области. Несколько сотен Союзников, работающих на фабриках по производству Мыла и установках с маточными цистернами, могли бы запустить это огромное число вознесений, добавляя катализатор доктора Сулеймана в ключевые потоки.

Какой вред могли бы причинить даже — допустим — шесть миллионов вознесенных фабрикантов самой стабильной государственной пирамиде в истории цивилизации?

Кто бы работал на фабричных линиях? Очищал сточные воды? Задавал корм на рыбных фермах? Добывал нефть и уголь? Поддерживал работу реакторов? Строил здания? Прислуживал в ресторациях? Гасил пожары? Охранял границу? Заполнял пустые баки? Поднимал, копал, тянул, толкал? Сеял, жал? Теперь начинаете понимать? Чистокровные больше не обладают этими базовыми умениями, на которых покоится наша корпократия, да и любое другое общество. По-настоящему вопрос должен звучать так: какого вреда не смогли бы причинить шесть миллионов вознесенных фабрикантов вкупе с жителями приграничных земель и чистокровными низшего слоя, которым, как и жителям Хвамдонгиля, нечего терять?

Единодушие поддержало бы порядок. Не все принудители — агенты Союза.

Какими орудиями устрашения воспользовалось бы Единодушие? Тыкало бы в вознесенных кольтами? Даже Юна-939, прислуга-фабрикантка, предпочла смерть рабству.

И какова была ваша роль в этом… предполагаемом восстании?

Первая моя роль состояла в поиске доказательств того, что катализатор Сулеймана действует. Это мой разум выполнил, да и продолжает выполнять — просто-напросто тем, что не деградирует. Катализатор в массовых количествах синтезировался на подпольных фабриках по всем Двенадцати мегаполисам.

— Вторая твоя роль, — сообщил мне в то утро Хэ-Чжу, — будет посольской.

Генерал Апис — тот самый карп в гостиной дома, где играли в маджонг, — надеялся, что я выступлю в качестве посредницы между Союзом и возносимыми фабрикантами. Чтобы помочь мобилизовать их как революционеров.

Что вы чувствовали, становясь — э-э — резной фигурой на носу корабля террористов?

Трепет: по своему геному я не предназначена для изменения истории. Я так и сказала своему товарищу по бегству. Хэ-Чжу возразил, что никто из революционеров никогда и не был для этого предназначен. Обдумай это как следует, настаивал он. Апис надеется, что к тому времени, как мы встретимся с ним снова, я приму нужное решение. Единственное, о чем сейчас просит Союз, подчеркнул он, — это не отвергать предложение с ходу.

Вы не полюбопытствовали о проектах Союза насчет более светлого будущего? Откуда вы могли знать, что новый порядок не приведет к зарождению еще худшей тирании, чем та, которой он положит конец? Подумайте о большевиках и о революции в Саудовской Аравии. Подумайте о гибельном Перевороте Троицыного Дня в Северной Америке. Ведь не подлежит же сомнению, что если требуются великие перемены, то программа нарастающих реформ, осторожных шагов представляет собой самый мудрый путь, которого и следует придерживаться?

Вы, Архивист, выказываете эрудицию, для восьмого слоя совершенно необычайную. Я вот думаю, не встречалась ли вам эта фраза, впервые произнесенная государственным деятелем двадцатого века: «Пропасть не преодолеть в два приема».

Мы ходим вокруг спорных вопросов, Сонми. Давайте вернемся к вашему путешествию.

Долины Суанбо мы, придерживаясь окольных путей, достигли около одиннадцати часов. Опрыскиватели урожая распылили облака шафранового удобрения, затмившие горизонты. Хэ-Чжу опасался возможности попасть под Глаз-Спутник, и поэтому мы поехали по просеке на плантации Лесной Корпорации. Ночью шел дождь, так что просеку заполонили грязные лужи. Продвижение наше было медленным, но никакого другого транспорта мы не видели. Норфолкские гибриды ели с каучуковым деревом, высаженные ровными рядами и шеренгами, создавали иллюзию, будто мимо нашего форда маршируют полчища деревьев численностью в миллиард. Я выходила наружу лишь однажды, когда Хэ-Чжу заново наполнял опустевший бак из канистры. Долина была ярко освещена, но внутри плантации даже в полдень царили влажные, приглушенные сумерки. Единственные звуки порождались легким ветром, свистевшим сквозь притуплённые иглы. По геному эти деревья должны были отпугивать жуков и птиц, так что в спертом воздухе разило инсектицидом.

Лес покинул нас так же внезапно, как появился, и ландшафт стал более холмистым. Мы ехали на восток, к югу от нас тянулся хребет Вораксан, а к северу простиралось озеро Чхунджу. Вода в озере воняла из-за стоков лососевых прудов с сетевыми заграждениями. Холмы по ту сторону водного зеркала демонстрировали логотипы могущественных корпораций. Малахитовая статуя Пророка Мальтуса обозревала пыльную ложбину. Наш проселок проходил под скоростной трассой Чхонджу-Тэгу-Пусан. Хэ-Чжу сказал, что мы могли бы добраться до Пусана в пределах двух часов, если бы решились выбрать ее, но ползти по задворкам было безопаснее. Наша колдобистая, но лишенная Глаз дорога снова поднималась в горы Собэксана.

Хэ-Чжу Им не пытался добраться до Пусана за один день?

Нет. Приблизительно в семнадцать часов он спрятал форд на заброшенном лесном складе, и мы пустились пешком. Первая моя горная прогулка зачаровала меня так же, как первая поездка по Сеулу. Известковые выпуклости были густо покрыты лишайниками; из расщелин пробивались побеги пихты и рябины; облака свертывались, подобно свиткам; бриз благоухал натуральной цветочной пыльцой и живицей; некогда выведенные из генома бабочки вертелись вокруг наших голов, словно электроны. Логотипы на их крыльях через множество поколений мутировали в случайный набор слогов: маленькая победа природы над корпократией.

Я чувствовала себя вновь родившейся в иной стихии, которая столь же чужда фабрикантским прислугам, сколь незнакомы моллюскам альпийские луга.

Когда мы шли по голому уступу скалы, Хэ-Чжу указал куда-то вдаль через залив.

— Видишь его?

Кого? Я видела только скальную поверхность.

— Смотри-смотри, — сказал он, и вдруг возникли очертания великана, вырубленного в скале; он сидел в позе лотоса. Изящная рука была поднята в грациозном и многозначительном жесте. Удары боевой техники и стихий исказили, расщепили и его черты, но абрис был по-прежнему различим, если окинуть его взглядом целиком. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы вспомнить, кого напоминает мне это огромное резное изображение: Тимоти Кавендиша.