Мы поднимаем якоря! Мне кажется, что весь корабль вздохнул свободно. Теперь при консультации лоцманов мы медленно движемся к входу в порт. Прямо впереди и в глубине гавани горит красный огонь, далее на удалении — белый.

— Если оба эти огня совпадут, — объясняет мне старик, — то корабль плывет по направляющей линии.

Очень медленно голова мола становится крупнее, волны, разбивающиеся об мол, тоже укрупняются. А теперь оба огня совпали.

Старик еще не видел то, что обнаружил я, взглянув назад. Жены обоих старших офицеров появились на мостике. Головы обеих усыпаны красными пластиковыми трубочками, на которые они накрутили свои волосы. Этого не может быть! Эти дамы посмели показаться на мостике, да еще в таком виде в то время, когда корабль находится под консультирующим управлением лоцманов. Они в своем уме? Во мне поднимается бешенство: если это увидит старик! До этого рейса я никогда не видел леди на корабельном мостике. Формулировка «под консультирующим управлением» создает, как я знаю, особые правовые условия. Если лоцманы будут введены в заблуждение, а я помню историю о плавании через Панамский канал, рассказанную стариком, то с них снимается всякая ответственность.

А эти курицы могут, особенно в их облачении, вызвать нервный шок у любого человека. Для полноты картины появляются еще и две девочки. Леди стоят посредине ходовой рубки. Дети лезут вперед.

Старик стоит между двумя лоцманами, прямо за передним рядом окон. Он еще ничего не заметил.

— Оставь это! — неожиданно вскрикивает одна из леди, и старик резко оборачивается. Он оцепенел. Что за режиссура, думаю я, все актеры неподвижны, как в паноптикуме. Я вижу, что старик как раз собирается открыть рот, чтобы что-то сказать, но тут к старику обращается один из лоцманов. Если бы лоцман перевел свой взгляд на 10 градусов дальше, то увидел бы сцену за своей спиной. Но лоцман смотрит только на старика, спрашивая что-то у него. Что он хотел узнать от него, я ввиду напряженности ситуации не услышал.

Уперев обе руки в бока, выдвинув вперед подбородок, глубоко наморщив лоб, старик отвечает лоцману глубоким, хриплым голосом.

И тут я будто издалека слышу, как старик говорит лоцману:

— Would you please excuse the presence of the mates wives and these children? (Я прошу вас извинить присутствие офицерских жен и их детей.)

Маленький лоцман с загнутыми вверх кончиками усов слегка склоняет голову набок, оборачивается, злобно улыбается и говорит скрипучим голосом: «Doesn’t matter!» (Не имеет значения!)

Я бы этим дамам, которые поставили старика в неловкое положение, поотрывал головы. Но почему старик не прогнал их с мостика? Я знаю, что сейчас у него скребет на сердце, но он делает вид, будто для него дело закрыто. Он делает два неловких шага и становится слева от обоих лоцманов.

Сразу же за молом подходит наш буксир. Старик уже рассказывал мне, что Дурбан имеет новые построенные в Германии буксиры с крыльчатым движителем Фойта-Шнайдера.

— Они могут двигаться как через ахтерштевень, так и через нос, а также поперек, рядом с кораблем! — сказал старик почти мечтательно, и я захвачен возможностями маневрирования нашего буксира.

Очень большой порт со многими кораблями постепенно открывается перед нами. На пирсе много судов для штучных грузов, грузовые стрелы и мачты которых словно спутавшиеся стоят перед кранами, образующими фон. По-прежнему плохая погода, рассеянный свет, солнце отсутствует. Портовая толпа радует мой глаз, я люблю это акварельное настроение с его серым цветом на сером.

На угольном пирсе, к которому мы направляемся, стоят японец из Осаки и полностью закрытый корабль, при взгляде на который, когда я читаю его название «Сильвер Клиппер», у меня вырывается булькающий смех. Между этими обоими кораблями пустое место: место нашей стоянки.

— Выглядит скверно, — бормочу я. — А это что такое? Эта гигантская, величиной с дом черная система тяг и рычагов?

— Погрузочная машина, — коротко отвечает старик.

— Погрузочная машина? Это чудище, этот технический динозавр может внушить страх. Он намного выше нашего корабля. Какой сумасшедший конструктор придумал эту чудовищную аппаратуру?

«Just fifteen revolutions», — слышу я вполуха и остолбеневаю — нет, никаких революций! Имеются в виду число оборотов гребного винта, пятнадцать оборотов гребного винта. В нашем случае это означает «медленный ход назад». То, что выучено, — выучено! И я также знаю: команда «самый медленный вперед»

— «twenty five revolutions».

На черном пирсе, черном от угольной пыли, стоят несколько британцев в белых гольфах и белых коротких штанах. Именно так я представлял себе британских колониальных чиновников! Белоснежная одежда на однотонном черном фоне выглядит так дико, что я рассмеялся.

В японца из Осаки сверху по конвейерной ленте подается широкий поток угля, похожий на черный водопад. Японец выглядит так, как будто он накрыт черной сеткой. Как же, думаю я, будет выглядеть наш белый лебедь после погрузки?

Плотно закутанные высоченные чернокожие, со словно предназначенными для зимнего отпуска шапочками с кисточками на голове, движутся вдоль наших тросов. Как хамелеоны, они почти теряются на черном фоне.

Что за отвратительное это место — место стоянки. Я ощущаю старое чувство беспокойства непосредственно перед швартовкой и не имею ни малейшего стремления ступить с трапа на этот черный, испачканный пирс. Я снова слишком долго был в море?

— Там, — говорю я старику и показываю на пирс, — должен был бы по праву стоять господин генеральный консул?

— Да, — только и говорит старик.

— Но, очевидно, он даже и не подумал об этом.

Носовой шпринг закреплен, движение корабля к пирсу осуществляется очень медленно. Дециметр за дециметром промежуток темной воды преисподней между кораблем и причальной стенкой становится все уже. Наконец швартовы закреплены. Винт нашего корабля взрыхляет грунт порта, жидкая грязь смешивается с водой оливкового цвета вокруг кормы корабля. Этот бульон из клоаки выглядит отвратительно.

Из разговора между лоцманами и стариком я понял, что на этом месте недостаточная глубина для разгруженного корабля, не хватает десяти сантиметров, и старик ворчит:

— Тогда на этом месте мы не можем провести полную погрузку, нам еще придется подвергнуться буксировке.

Лоцманы покинули корабль, старик еще стоит на мостике, потирает руки, трогает руками голову, затем лицо — он пытается справиться с накопившейся яростью. К счастью, женщины со своими шалунами уже удалились, и я молча стою рядом со стариком.

— Время выхода в море определено: четверг, 3 августа в 17 часов, — говорит он скрипучим голосом. — Это означает, что в это время команда должна находиться на борту в полном составе. Но при той лавочке, которую я здесь вижу, — говорит он теперь громко, — может случиться и так, что корабль выйдет в море только в пятницу.