Оказавшись между приоритетами Запада и экстремистами в Сирии, Фейсал противостоял арабским националистам, требующим от него принять корону Сирии. Фейсал дал ответ не сразу. Он телеграфировал лорду Алленби в Каир, прося его совета. Он указал, что если согласится, то, возможно, удастся предотвратить восстание, но если откажется, то может его вызвать. Ответ тоже пришел не сразу, а когда пришел, оказался настолько уклончив и туманно сформулирован, что Фейсал разрешил себе стать избранным королем. Коронации не признала ни Франция, ни Британия: Британия не могла, а Франция не хотела. Те, кто воспринимал Фейсала как самозванца, могли обвинить его в переходе на сторону экстремистов. В апреле 1920 года на конференции в Сан-Ремо Сирию официально отдали под французский мандат. Фейсал был приглашен присутствовать, но ему надоело мотаться через полмира по призывам Запада лишь для того, чтобы с ним обошлись нелюбезно и отпустили. Постепенно и неотвратимо Сирия оказалась в точке, где конфликт стал неизбежен.

Как только конференция согласилась на французский мандат, Дамаск взорвался. Фейсал оказался в невозможном положении. Сирийцы обзывали его профранцузским, французы – пробританским, а британцы обвиняли в поддержке арабского экстремизма. Он мог подчиниться французам или встать за арабов. Последний выбор был бы для него естественным, но от него уже ничего не зависело. В Дамаск прибыл первый французский верховный комиссар генерал Гуро – по иронии судьбы, тот самый, кто награждал Фейсала орденом Почетного легиона.

Воздух, казалось, пропитан бунтом. В Сирии имелось девяносто тысяч французских войск, и все ключевые посты были в руках французов. Когда Фейсал выразил официальный протест против оккупации и обратился к верховному совету конференции с просьбой отозвать мандат, Гуро сделал ответный ход: потребовал от Фейсала безусловного признания мандата, принятия французского языка в качестве государственного, немедленного сокращения сирийской армии, отмены призыва, свободы передвижения войск по железной дороге, французской оккупации Алеппо и наказания всех арабов, что восстали против мандата. Фейсал попросил сорок восемь часов на обдумывание, но до истечения этого времени французы разразились еще одним залпом ультиматумов. Тогда 22 июля арабские племена взяли закон в свои руки и атаковали французский аванпост. На следующий день французы их разогнали и пошли занимать Дамаск. «Арабское сопротивление… не возглавлялось Фейсалом, – замечала Гертруда, – и было фактически ослушанием его приказов. Генерал Гуро тут же издал прокламацию, начинающуюся словами: “Эмир Фейсал, поставивший страну на грань катастрофы, отстраняется от правления”». Гуро послал Фейсалу приказ покинуть Дамаск в течение двадцати четырех часов. Так французским сапогом был растоптан первый опыт арабского самоопределения. Фейсал и его младший брат Заид тихо покинули Дамаск, а все правление Фейсала продолжалось менее пяти месяцев. Из Дераа, места величайшего триумфа Арабского восстания, он поехал под покровительством британцев в Хайфу, потом в Египет и Европу. Рональд Сторрс встречал его на платформе в Эль-Кантаре, где увидел, как экс-король Сирии сидит на чемодане и ждет поезда. Сторрс заметил, что «в глазах у него стояли слезы, и он был уязвлен до глубины души».

Реакцией Гертруды стало страдание и гнев. «Я думаю, вряд ли есть слова достаточно сильные, чтобы выразить мое чувство нашей ответственности за сирийскую катастрофу. Невозможно увидеть, да и вряд ли сами французы видят, куда ведет их такая политика…» Позже, в беседе Фейсал сказал ей, что рассчитывал на твердый союз между британским правительством и Хиджазом:

«Вы бросили меня в Сирии – поэтому на меня легла задача выработать новый план. Вы должны помнить, что я стоял и стою в полном одиночестве. Никогда меня не поддерживали ни отец, ни мой брат Абдулла. Они оба черной завистью завидовали положению, которое дал мне в Сирии успешный исход арабской кампании… На своих родных я никогда не полагался».

Фейсал и Гертруда стали теперь близкими друзьями, и он говорил ей с примечательной откровенностью:

«Когда я был в Париже в 1919 году, отец постоянно побуждал меня заставить союзников выполнить обещания, данные арабам. Я даже не знал, в чем эти обещания состояли, – не видел переписку с Макмагоном. Но в любом случае вопрос насчет “заставить союзников” просто не стоял. Какая у меня власть? Какое богатство? Я мог только убеждать и вести переговоры, что и делал. И продолжал это делать, когда меня оставили с французами один на один».

Его заставили действовать его же последователи, добавлял Фейсал. В то самое время, как его провозгласили королем Сирии, Абдуллу провозгласили королем Ирака.

«Я понимал, что все это просто смехотворно, но дал им свое согласие, чтобы умиротворить брата. Он, как вы знаете, старше меня – и я хотел дать ему положение в арабском мире, чтобы обезоружить его враждебность».

Гертруда теперь понимала, к чему ведет французская политика в Сирии:

«…Растущая ненависть к французскому правлению, которая стала постоянной чертой в сирийской истории после нашей эвакуации в ноябре 1919 года, последними событиями настолько резко обострена, что никакие паллиативы, предпринимаемые французским правительством, помочь не могут.

[Помимо сирийских мусульман и христиан] на поле появился еще один элемент – друзы. Беззаветно храбрые, неумолимо мстительные, беспощадно жестокие, они не испугаются численного превосходства сил Французской Республики и никогда не простят нанесенных ран….

Это лишь французская политика объединила друзов с сирийскими арабами. Их дело стало общим… рано или поздно французам придется уйти».

В попытках подчинить арабов военному правлению Франция впоследствии еще сильнее раздробила Сирию. Летом 1925 года друзы подняли националистический мятеж. Снова Дамаск запылал войной, и французы, не разбирая правых и виноватых, разбомбили город в развалины. На годы Сирия погрузилась в состояние неуправляемого хаоса.

Познакомиться с Фейсалом, узнать его, с ужасом смотреть, как разворачиваются события в Дамаске, беспокоиться о насилии в Палестине, ужасаться масштабу восстания, разразившегося вдоль берегов Евфрата, когда А. Т. досиживал последние месяцы в своей должности, – неудивительно, что Гертруде разваливающийся Ближний Восток напоминал крушение Римской империи.

Британский мандат на Ирак стал официальным; А. Т. готовился к отъезду. Началась также подготовка к созыву арабского Учредительного собрания в Багдаде, но ждали возвращения из Лондона сэра Перси Кокса, которого все уважали. Гертруда, радуясь скорому появлению человека, которому доверяла и с которым могла работать, сейчас обдумывала какую-нибудь работоспособную схему внедрения некоторые демократических процедур: «Я счастлива, заинтересована в своей работе и очень довольна тем, что могу не сомневаться в начальнике. Когда вспоминаю, что было год назад…»

В самый неподходящий момент она снова свалилась с бронхитом, из-за чего не приходила в офис почти неделю. Однако совсем исчезнуть ей не разрешили: в ее летнем доме в саду постоянно толпились посетители. Они приходили якобы справиться о ее здоровье, а на самом деле изливали свои страхи и надежды. Гертруда оставила все надежды спокойно поболеть. Она натянула вечернее платье и в этом неподходящем одеянии приняла делегацию достойнейших мусульман Багдада, в том числе мэра и сына престарелого накиба, одного из самых важных религиозных деятелей Ирака. И Кокс тоже не мог без нее обойтись. Он собрал специальное совещание – обсудить назначение арабских министров и британских советников. И назначил его в гостиной у Гертруды.