Между Екатериной и Вильямсом завязалась регулярная сверхсекретная переписка, в которой она поверяла ему свои честолюбивые планы и опасения, имевшие касательство к войне, взаимоотношениям России и Пруссии и ее связи с Понятовским. Последний воплощал роковую двойственность Польши: для этой славянской страны главной союзницей оставалась Франция, но вместе с тем ее влиятельные круги рассчитывали на Англию как на силу, способную нейтрализовать большого соседа, умерить русские притязания. Позиция молодого графа выдавала эту раздвоенность: он не мог вполне угодить ни той, ни другой стороне. Со стороны посольства Франции он даже вызывал неприязнь, в нем видели врага, от которого один вред. Новый британский представитель Кейт считал, что в лице Станислава, потомка знаменитого рода Чарторыйских, он имеет отличное орудие, посредством коего можно манипулировать членами Конференции министров. Все средства казались хороши, только бы снова перетянуть Россию на англо-прусскую сторону, нейтрализовать Францию и свести на нет влияние ее представителя в Петербурге. Но молодому графу не хватало политической зрелости, чтобы проворачивать планы такого масштаба: он совершал ошибку за ошибкой, был недостаточно сдержан, неловок и понятия не имел, как противодействовать интригам французов. Что до Лопиталя, он приводил своих противников в отчаяние тем, что накоротке сошелся с Иваном Шуваловым, Воронцовым и Эстергази. Они составили сплоченную группу и пользовались симпатией Елизаветы. Из переписки Екатерины с английским посланником явствует, что она питала неприязнь к царицыну фавориту: ей хотелось удалить его от двора, если не сразу, то со временем, по мере того как в правительстве будут происходить задуманные перемены. Между тем клан Шуваловых располагал страшным оружием: когда возникнет переполох вокруг опустевшего трона, они могли извлечь Ивана Антоновича из его тюрьмы и использовать против четы их императорских высочеств… Ведь если Петр вконец испортил свою репутацию, то имя герцога Брауншвейгского было, напротив, ничем не запятнано: в глазах многих русских он оставался единственным законным наследником Елизаветы. И при этом малообразованный, не искушенный в политических хитросплетениях молодой царь представлял собой идеальную добычу для истосковавшихся по власти олигархов.

Наперекор всему, что ей угрожало, Екатерина решила запастись терпением. В ожидании кончины императрицы великая княгиня уверяла Вильямса, что все идет как подобает: пока мы, дескать, строим несколько дворцов в испанском вкусе и налаживаем отношения с Бестужевым, Апраксиным, Трубецким и даже Бутурлиным. Молодая женщина поглощена сбором сведений, готовясь, когда понадобится, действовать стремительно. Трем доверенным лицам, не знающим друг друга, она поручает наблюдать за царицей и в самомалейших подробностях извещать ее о состоянии здоровья Елизаветы, о предпочтениях, оказываемых ею тому или другому министру, а также о том, как она реагирует на известия с театра военных действий.

Между тем Петербург кишел прусскими шпионами. Военнопленный офицер из Шверина, юный аристократ, сохранивший свободу на том поставленном Елизаветой условии, что не покинет русскую столицу, постоянно посещал малый двор. Петр вместе со своим новым другом ликовал при каждой победе их общего кумира, что до его военных неудач, оба неизменно подвергали сомнению достоверность этих вестей, объясняя оные вражеской пропагандой, призванной скрыть несостоятельность как австрийской, так и русской армии. Вилье, француз, переводивший немецкие статьи для «Санкт-Петербургских ведомостей», сетовал на своих начальников: предвзятость поклонников Пруссии, на его взгляд, граничила с помешательством. Не является ли «тупое, непристойное, разнузданное» упоение, которое кое-кто из иностранцев испытывает при поражении союзников императрицы, свидетельством массового умственного расстройства или по меньшей мере забвения своего долга и чувства благодарности? Пример был заразителен, как эпидемия, настроения такого сорта распространялись все шире, затрагивая многих иностранцев, включая даже членов различных петербургских корпораций. Елизавета не заблуждалась — знала, что Петр строит козни, попав под влияние «проклятых голштейнцев». В одной записке она даже назвала его чудовищем, добычей сатаны. Но как бы там ни было, никогда ничего против него не затевала: несмотря ни на что, он оставался внуком Петра Великого, косвенным гарантом законности ее права на трон Романовых.

Екатерина, в свою очередь, теряла почву под ногами, оглушенная потоком сообщений, зачастую противоречащих друг другу. Военные и дипломатические планы России были ей ведомы благодаря дружбе с Апраксиным и Бестужевым; по-видимому, она без колебаний делилась кое-какими деталями этого рода со своим британским конфидентом. Она шла на большой риск, когда, пользуясь своим влиянием на старого фельдмаршала Апраксина, побуждала его задержать марш русских войск на Пруссию. Состояние здоровья Елизаветы заставляло опасаться крайне резкого поворота во внешней политике, и Екатерина старалась заручиться признательностью тех, кто в критическом случае мог поддержать ее: так, она регулярно переписывалась с Апраксиным, Бестужевым и рядом менее заметных лиц вроде Никиты Панина, тонкого знатока дипломатии. Связь Петра с Елизаветой Воронцовой была серьезной, к тому же последняя состояла в родстве с вице-канцлером, чьи отношения с великой княгиней всегда отличались двойственностью, колеблясь между недоверием и неким интеллектуальным восхищением.

Отставка Апраксина в конце 1757 года сопровождалась скандалом. Елизавета, оправившись после удара, пришла в ярость, узнав, что русские войска после победы под Гросс-Егерсдорфом отошли к востоку, как только стало известно о ее болезни. Это же преступление! Оскорбление величества! В бумагах фельдмаршала обнаружились письма великой княгини, где та подробно описывала ситуацию при дворе. Бестужев, прежде чем его арестовали за соучастие, имел смелость предать огню все послания, компрометирующие Екатерину, — еще одно свидетельство его веры в ее грядущее возвышение. Петр со своей стороны, догадываясь об этих интригах в пользу его жены, искал способа ее очернить и ради этого добился приватной беседы с императрицей. Выложил ей все про роман Екатерины с Понятовским, рождение их дочери, дружбу великой княгини с Вильямсом и Бестужевым — доводов, способных возбудить подозрительность Елизаветы, нашлось предостаточно. Почуяв, что надвигается гроза, Екатерина попыталась ускользнуть из-под удара. Написала государыне письмо по-русски, умоляя принять ее. Елизавета не ответила. А назавтра горничная великой княгини была взята под стражу без объяснения причин. Но тут благодаря вмешательству одной из своих компаньонок Екатерина смогла переговорить с духовником императрицы Дубянским, человеком очень влиятельным, которому она изложила свои проблемы. В тот же день, когда состоялся их разговор, то есть 13 (24) апреля 1758 года, в половине второго ночи ее позвали к царице. Войдя в императорские покои, она была неприятно поражена, обнаружив там Петра и начальника Тайной канцелярии Александра Шувалова, одновременно исполнявшего роль домоправителя великокняжеской четы. Судя по тому, что за ширмой раздалось шуршание, там еще кто-то прятался — наверняка Иван Шувалов. Елизавета не стала церемониться со своей племянницей. Обвинила ее в гордыне и дерзкой заносчивости: по какому праву она суется в политику? Даже она сама, дочь Петра Великого, никогда бы на это не осмелилась во времена Анны Иоанновны! Когда Екатерина попробовала отрицать, что переписывалась с Апраксиным, Елизавета вне себя от гнева показала ей пачку писем, писанных ее рукой. Но у немецкой принцессы еще хватило присутствия духа, чтобы возразить, что эти послания доказывают ее невиновность — она ведь никогда никому не отдавала приказаний, уж тем паче главнокомандующему. Рыдая, она бросилась на колени и умоляла императрицу отпустить ее на родину, в Цербст. Елизавета холодно напомнила, что у нее есть дети. Екатерина запротестовала: разве не лучше, если их воспитание будет проходить под защитой и опекой ее августейшего величества? Великий князь начал осыпать свою супругу всеми мыслимыми упреками, но императрица пропускала их мимо ушей — ее занимала только переписка с Апраксиным. Она нервно вышагивала из угла в угол, кричала о заговоре, грозила подвергнуть Бестужева пытке, уж тогда она узнает больше. Но Екатерина держалась так твердо, что царицу взяло сомнение, и она вдруг резко приказала ей отправляться в свои покои.