Чей-то голос:

— К чему это голосование? Кто нас послушает?

— Триста детей еще как послушают! — кричит кофейно-молочная грациозная Чичита.

— Только не у нас в Персии, — говорит маленький принц.

— Зато у нас, — говорит Вольфганг.

— Ну-ну, — иронически произносит Ной.

— А теперь ты помолчи!

— Но, послушай, — говорит Ной, — у нас ведь и взрослых-то никто не станет слушать.

Зюдхаус вскрикивает.

— Что такое? — спрашиваю я.

— Томас ударил меня ногой!

— Ты у меня еще не так получишь, когда я тебя поймаю одного, скот поганый! — говорит Томас. — Готов поспорить, что твой папочка написал письмо и моему папочке. Наверняка эти господа единого мнения. Давай, Оливер, начинай!

Я открываю коробку и начинаю раздавать листочки детям, которые вереницей проходят мимо меня. Я говорю им при этом:

— Кое-кто из вас смеется. А смеяться нечему! Речь идет о жизни человека. Если кто-нибудь из вас нарисует на листочке звездочки или выкинет его, то пусть имеет в виду, что выбрасывает кусочек будущего нашего учителя.

Смех прекращается.

Дети расходятся по всей площадке. Многие собрались группками и дискутируют, и каждый пишет свое «да» или «нет» на листочке так, чтобы никто не видел. Потом они возвращаются ко мне, уже написавшему на своем листке «да».

Томас громко кричит:

— Я проголосовал за то, чтобы доктор Фрай остался!

— А тебя не спрашивают, как ты проголосовал, — говорю я и сую его сложенный пополам листок в картонную коробку. Бросая в коробку свою бумажку, я добавляю: — Не думай, что этим голосованием все будет решено. Или тем, что вы выбьете Фридриху пару зубов. Это только начало.

— Начало чего?

— Долгой и трудной истории, по-видимому, — говорит Ной, сдавая свой листок. — Я все время предостерегал доктора.

Ной медленно удаляется.

Постепенно обе коробки наполняются. Вот последний человек сдал свой листок. Слава Богу, что сегодня абсолютно безветренно и я могу вытряхнуть содержимое коробок прямо на землю.

— Кто поможет посчитать?

Вперед вылезает Ханзи.

— О, пожалуйста, Оливер, — говорит маленький принц, — может быть, ты и мне разрешишь помочь тебе? Все это для меня так ново и волнующе. Я еще никогда не участвовал в голосовании.

— Конечно, Рашид, — говорю я, намеренно не замечая бешеного взгляда, которым меня одаривает Ханзи.

Ханзи, мой «брат».

Скоро он даст о себе знать не только взглядами, но и другим способом. И последствия будут такие, что и не представишь…

Подсчет голосов занимает двадцать минут.

Все ребята внимательно наблюдают за нами. Записки с голосами «да» мы кладем в левую коробку, те, где написано «нет», — в правую. Пустые листочки, означающие «воздержался», кладем под одну из коробок, недействительные бюллетени — под другую.

Я разворачиваю бумажку, на которой какой-то (маленький) ребенок написал: «ВСЕ ГОВНО!» На другой записке я обнаруживаю мерзкий знак, третья бумажка — пустая. Стало быть, этот воздержался. Две предыдущие бумажки — «недействительны».

Через двадцать минут мы заканчиваем сортировку. Для надежности мы еще раз все пересчитываем. Многие считают вместе с нами вслух. (Каждый на своем языке.) После чего я записываю результат. Глядя в свой блокнот, объявляю:

— Голосование дало следующий результат (при учете одиннадцати голосов тех, кто болеет): недействительных бюллетеней — одиннадцать, воздержавшихся — тридцать три, голосов «да» — двести пятьдесят шесть.

После этих слов многие начинают бешено бить в ладоши и кричать «ура».

— Тихо!

Снова устанавливается тишина.

— Голосов «нет» — семнадцать.

Свист, возгласы негодования, крепкие словечки. Несколько ребят норовят снова наброситься на Зюдхауса, который бледен как полотно.

— Тихо! Успокойтесь! Я констатирую: наше голосование показало, что подавляющее большинство за то, чтобы доктор Фрай остался.

Снова аплодисменты. Ной не хлопает. Он улыбается своей печальной еврейской улыбкой, и в его глазах тысячелетняя мудрость и бессилие.

— Второй пункт повестки дня, — объявляю я. — Шеф поручил мне это дело (только не подумайте, что я сам набился), потому что среди вас я самый старший, но отнюдь не самый умный! — Иронические аплодисменты. — Я вижу, вы такого же мнения. Но у меня хватает ума, чтобы вам сказать: если вы сейчас отлупите Зюдхауса, то только больше наломаете дров. Все наше голосование окажется напрасным, и взрослые скажут, что вы сами применяете нацистские методы.

— То есть как? Первым применил их он! — кричит Томас.

— А ты что — хочешь быть таким, как он?

В ответ Томас лишь плюет на землю.

— Ну вот — видишь, — говорю я.

— Но, послушай, как-то ведь нужно наказать этого скота, — считает Вольфганг, все еще продолжающий держать Зюдхауса за рукав. — А то, может быть, нам его за то, что он сделал, еще и поблагодарить?

Вперед выходит маленькая Чичита и говорит своим высоким голоском:

— Тот, кто ругается и дерется, всегда не прав. Я голосую за то, чтобы посадить Зюдхауса в «тюрьму», и пусть сидит там, пока это дело не закончится.

— Браво! — кричит кто-то, и все снова хлопают в ладоши.

Ной улыбается маленькой бразилианке. Она сияет.

— Кто за то, чтобы Зюдхауса посадить в «тюрьму», поднимите руку!

Поднимается целый лес рук.

— Помогите мне сосчитать, — говорю я Ханзи и Рашиду.

Мы считаем и еще раз пересчитываем.

Двести пятьдесят четыре голоса за то, чтобы посадить Зюдхауса в «тюрьму».

«Тюрьма» — это похуже самых сильных тумаков. «Тюрьма» означает, что с этого момента никто из ребят не будет разговаривать с Зюдхаусом, никто не будет его замечать, давать ему списывать, отвечать ему на вопросы. «Тюрьма» означает, что с сегодняшнего дня каждый из нас в столовой встанет и пересядет за другой стол, если к его столу подойдет Зюдхаус. С сегодняшнего дня Зюдхаус будет спать в комнате один, поскольку для особых случаев шефом предусмотрено так называемое «ученическое самоуправление» и имеется несколько каморок на одну кровать. «Тюрьма» — это значит, что с сегодняшнего дня среди трехсот ребят Зюдхаус будет так же одинок, как человек на Луне.

— Иди, — говорит Вольфганг и отпускает его рукав.

Первый ученик уходит. Уходя, он вскидывает голову и говорит на прощание:

— Еще поглядим, чем это для вас закончится, скоты!