По прошествии какого-то времени на балконах замка начали появляться слуги, вопросительно поглядывавшие на застывшего на коленях в безмолвии короля, и Ричард пришел в себя. Он ощущал, что взгляды их прикасаются к буграм на его спине, и это вернуло его в чувство. Монарх встал, подобрал меч и обнаружил, что искрошил кромку настолько, что даже наилучший мастер уже не сможет заточить его. Мышцы короля застыли, пока он стоял на коленях; Ричард со стоном подобрал с земли рубаху, поддавшись более привычной боли.

Поднявшись, он посмотрел на открытые окна тех покоев, в которых испустил дух и окаменел его сын. Пожалуй, не стоит еще раз подниматься к мальчику, подумал он, так и не найдя в себе сил на это. А потом глубоко вдохнул весенний воздух и обратился мыслями к Лондону и к тем законам, которые он проведет в этом году. Подумал Ричард и об Элизабет Вудвилл, так и засевшей в Убежище, уже оскорбляя его своим поведением. Но что предложить ей… чем выманить ее из этого сырого уголка?

* * *

Обращение к статутам и законам несколько помогло королю. Он понимал, что людей освободить нельзя. Их следовало удерживать в сотканных из тонких нитей сетях. Однако все эти дела были ничтожны рядом с его утратами. Он желал одного: чтобы брат Эдуард оказался с ним рядом. Эдуард понял бы его.

Ричарду еще не приходилось бывать в Убежище. Архиепископ Буршье целый час читал ему лекцию о правилах посещения этого места и даровал церковное благословение только после того, как монарх позволил одному из людей архиепископа обыскать его на предмет спрятанного оружия. Начиналась игра, танец, и он приступал к этому занятию с более легкой душой, чем к последним своим делам.

Войдя, Ричард узнал монаха, находившегося при дверях. Тот не стал называть свое имя и вообще не произнес ни единого слова, а только молча поклонился. Королю показалось, что он заметил во взгляде этого человека смешанное с насмешкой презрение, отчего Ричарду захотелось как следует пнуть его, отправив монашка в полет по коридору. Он помнил, что брат его Эдуард, явившись сюда за женой, благословил привратника собственным королевским кулаком, и надеялся, что имеет дело с тем же самым типом.

Он последовал за привратником, однако шел слишком широким шагом, так что монаху приходилось рысить трусцой, чтобы успеть оповестить бывшую королеву о его приходе. Жест мелочный, однако Ричард любил дразнить тех, кто полагал себя вправе иметь непочтительное мнение о нем.

Его пригласили, и король вошел внутрь комнаты, обитой великолепными панелями и обставленной много лучше, чем он мог бы предположить. Ричард ожидал увидеть здесь простую монашескую келью с грубыми каменными стенами, а не теплый кабинет со светильниками, коврами и мягкими подушками на креслах.

Элизабет Вудвилл поднялась ему навстречу и присела в глубоком поклоне. Ричард поклонился в ответ и взял ее за руку. Он приказал казнить ее брата, лорда Риверса, и память об этом до сих пор жила в глазах бывшей королевы – так, во всяком случае, он сказал себе. Однако Ричард пришел к ней за тем, чтобы оставить прошлое в прошлом, чтобы предложить попытку примирения. Впрочем, она позволила ему войти.

– Миледи, я пришел к вам, потому что вашим дочерям становится тесно в этом доме, – заговорил правитель.

– Им здесь достаточно уютно, – настороженно ответила Элизабет. – Хотя они никому не причинили вреда и заслуживают права жить в собственных владениях. В конце концов, отец их был королем.

– Конечно, – согласился Ричард. – И если вы позволите, я намереваюсь снова вывести их в город. Я приказал, чтобы на вас записали отличное поместье для проживания на покое и пенсию в семь сотен фунтов в год. Я принес с собой подготовленный документ, который скопируют и обнародуют, а если захотите, повесят на каждом углу. В нем я обещаю устроить хорошие браки для всех ваших дочерей, ради их собственного счастья и блага всей Англии. Я хочу положить конец всякой вражде между нами, миледи. И то, что вы с дочерьми обретаетесь в столь неудобном и холодном доме, служит для меня источником стыда.

Элизабет посмотрела в глаза этому, младшему, чем она, человеку, правящему вместо ее мужа. Ричард провел в парламенте закон, аннулирующий ее брак и объявлявший ее детей бастардами. Она так и не поняла, с чем имеет дело, – с откровенной ложью или с давней глупой выходкой ее мужа. Возможно, было и то и другое. Однако проведенный в Убежище день был равен месяцу, прожитому на воле, за пределами его стен. Тишина сочилась внутрь, она побеждала здесь время. Даже запах свежего воздуха, принесенный Ричардом на одежде, причинял бывшей королеве боль. Возможно, он – сам дьявол во плоти, она не могла испытывать уверенности в обратном, однако не смела швырнуть это обвинение ему в лицо. Ради своих дочерей она выберет мир. Ричард подберет ее девочкам мужей – незначительных графов или баронов, которым ему будет угодно сделать приятное. Пока же они будут подрастать зимой и летом, а потом у них будет своя семья и собственная жизнь. Не столь уж ужасная перспектива, подумала Элизабет. Как и отличное сельское поместье и вполне щедрая сумма, чтобы управляться с ним. Рай небесный по сравнению с вечным присутствием шаркающих ногами, перешептывающихся монахов.

Тем не менее в ее горле словно застряла кость, которую она так и не сумела проглотить. На лице стоявшего перед ней человека не читалось ни тени вины, ни даже смущения, однако вопрос этот оставался перед ними обоими, затрудняя дыхание. Вудвилл не могла позволить королю уйти, так и не спросив о самом главном.

– А как насчет моих сыновей? – заговорила она неуверенно, а потом, кашлянув, продолжила более твердым голосом: – Что скажете о них?

– Увы, миледи, – проговорил Ричард, покачав головой. – Не могу сказать вам по этому поводу ничего определенного, но, на мой взгляд, это сделал Бекингем. Он являлся констеблем Англии и постоянно бывал в Тауэре. Для него не было закрытых дверей. Возможно, он решил, что угодит этим мне или Ланкастеру, трудно сказать. Конечно, я понимаю, что не сумел защитить их, но теперь в земле покоится и мой собственный сын. – Голос его дрогнул, и он переждал мгновение. – Не сомневаюсь в том, что там они не ссорятся между собой. Жизнь жестока; в свои юные дни я не думал, что она такова.

Элизабет подняла руку и приложила ладонь ко рту, стараясь не показать, как трясутся ее губы и подбородок. Не издавая ни звука, она зажмурила полные слез глаза, пытаясь понять, что лучше: знать или не знать. Какое-то время бывшая королева не могла говорить, и Ричард не стал торопить ее. Она не рыдала, не плакала, и только между ее веками что-то поблескивало. На слезы у нее впереди были годы и годы. И наконец, решив, что голос ее не дрогнет, женщина кивнула посетителю, приняв решение. Она не могла повернуть назад.

– Я выйду отсюда, Ричард, если ваши обещания прочтут на улицах Лондона. Да, мне хочется еще раз увидеть созревшее поле, спелые яблоки на деревьях. И я хочу мира – для моих дочерей и для себя.

– Вы заслуживаете мира и тишины, и вы обретете их, – проговорил король, окинув Элизабет грустным взором. – Сочувствую вам во всех перенесенных вами страданиях. И поверьте мне, я не погрешу против истины, если скажу, что любил вашего мужа. Эдуард видел от меня всегда самое лучшее, и я неизменно был верен ему. Всегда.