Добропорядочный древнеримский джентльмен должен был посещать свою «виллу памяти», по крайней мере, один раз в день, осматривать каждый её раздел и сохранять в голове образы, и он был обязан делать это всё даже в такие дни, когда ему не нужно было произносить никаких речей. Это давало ему возможность просто заглянуть в свою виллу и быстро найти нужное ему отделение, когда возникала необходимость произнесения речи. Вместо того чтобы, как мы, запоминать план и отдельные фразы, он просто мог запомнить маршрут определённого вида речи с некоторым количеством новых образов, которые, конечно же, располагались в определённых местах, и употребить это всё – этот маршрут и эти новые образы – для произнесения нужной речи.

Каким бы это странным нам ни казалось, но даже сегодня у нас есть нечто похожее на эту архитектурную память. Возьмём, к примеру, пауэрпойнт. Часто на каждом слайде располагается изображение – картинка, таблица или диаграмма, – которое относится к определённой концепции. Смотря на слайд и на свою аудиторию, говорящий может вспомнить, что ему нужно говорить. В моём случае, поскольку моя речь ограничена всего пятнадцатью минутами и поскольку я собираюсь выдержать её в простых выражениях, я могу обойтись без письменных подсказок и прочей риторической мнемоники. Однако римляне говорили часами, и их аудитория постоянно их перебивала. И они могли в мгновение ока очутиться в своём доме памяти и найти там что-нибудь, кхм, запоминающееся.

Если с изобретением, распределением, стилем и памятью я всё сделал правильно, то пятая часть должна пойти как по маслу. Эта часть – подача (или actio, как её звали римляне), акт преподнесения речи. Подача тесно связана с телесным языком, а также с голосом, ритмами и дыханием.

Во времена Возрождения и раннего Просвещения подача была необычайно популярна. На полках библиотеки Дартмутского колледжа я как-то раз нашёл один из бестселлеров того времени, «Хирологию» Джона Бульвера. В ней есть иллюстрации, поясняющие сочетания различных жестов ладонями, руками и пальцами с определёнными выражениями лица и риторическими эмоциями. Например, для того, чтобы выразить своё почтение, вам нужно было выставить руку внутренней стороной ладони вверх со сложенными вместе пальцами. Теперь расставьте пальцы и вскиньте руку вверх перед своей аудиторией. Почтение! Простой народ изучал такие книги, чтобы научиться эффектно подражать манерам высшей знати. Будешь вести себя как знать, – может, тогда и станешь знатью. Однако Томас Джефферсон, когда стал президентом, поступал ровно наоборот. Он носил вельветовые брюки и ездил верхом на лошади, вместо того чтобы брать карету. Это был риторический жест, подчёркивающий простоту Америки, отличающуюся от Европы.

Однако изначальная идея подачи была связана именно с произнесением речей, а не с политическим символизмом. Начнём с голоса. Идеальный голос обладает правильными громкостью, стабильностью и гибкостью. Громкость – это ваша способность проецировать свои мысли. Стабильность – это выносливость, терпение. Если вы произносите долгую речь, то постарайтесь в её начале говорить спокойно, а на её протяжении не говорить пронзительно. Что же касается гибкости, то она предполагает вашу способность менять свой тон в зависимости от ситуации. Ораторы вывели множество тонов: возвышенный, выразительный, повествовательный, шутливый; также они вывели особые тона для бесед, дебатов и особых случаев, – но сегодня мы говорим преимущественно в стиле беседы.

И всё же изменение голоса может помочь мне. Я могу облегчить свою речь мягкими тонами, и благодаря этому мне будет очень легко вызвать чувство enargeia лесной тишины. К концу речи я могу заговорить чуть громче. Мне также следует ускоряться и замедляться в зависимости от мыслей и образов, которые я выражаю: опять же, медленно – в части про леса, быстро – в части про вездеходный транспорт.

Что же касается физического движения, ораторы советуют мне не привлекать особого внимания к моей жестикуляции. Чтобы сделать акцент на какой-нибудь мысли, мне следует, например, немного повести плечами. Скажу вам, лучше избегать жестов совсем, чем делать ошибочные движения. Так что я сосредоточусь на выражении своего лица, опять же следуя в этом за Цицероном, говорившим: «Глаза – это зеркало души». Глаза производят самые красноречивые жесты, а моим-то глазам и вовсе в этом очень помогают мои мохнатые брови.

Оʼкей, я готов. Я захожу в зал с белыми стенами, и половицы уведомляют всех о моём появлении громким скрипом. Жители Новой Англии обычно являются не самой приветливой аудиторией, но, по крайней мере, эти люди выглядят заинтересованно. Я окидываю взглядом сорок или пятьдесят лиц, находящихся в зале, и чувствую мгновенный прилив ужаса. Он быстро сглаживается, когда я вспоминаю о своей внушительной амуниции: придуманном мною аргументе, чувстве правильного стиля и тона, плане, который я знаю наизусть, потому что я следую ему в каждой своей речи (вступление, повествование, разделение, доказательство, опровержение и заключение), и уверенности в том, что если я буду говорить громко, то буду чувствовать себя уверенно. Но самое главное то, что я обладаю поддержкой самого Цицерона. И меня поддерживает не теория Цицерона, а именно он сам. Однажды во время одного важного судебного разбирательства, происходившего на римском форуме, он остановился в ужасе, окоченев от приступа боязни сцены. А потом он взял и ушёл. Он, величайший оратор в истории, человек настолько храбрый, что способен отстоять Республику перед самим Юлием Цезарем, – взял и ушёл. Как бы ужасающе неловко это ни было, он этим привнёс один из самых больших вкладов в риторику, потому что с тех пор любой человек может успокоить себя мыслью о том, что даже величайшего оратора в истории настиг страх в решающую минуту.