Тем не менее, в силу объективно продемонстрированных Тиоракисом качеств, штаб Фронта рассматривал его как кандидата в командиры боевой группы. Дадуд не возражал, но попросил не спешить. Он направил в группу, тогда еще возглавлявшуюся Вагдом, Крюка, которого сам завербовал несколько лет назад, успел неоднократно лично проверить и убедиться в его безусловной преданности. Маами — есть маами!

Крюк ни в коей мере не был глубоким аналитиком, но исправно доносил Вагду, а после его смерти — Дадуду обо всех шагах Тиоракиса, которые казались ему хоть в какой-то степени подозрительными. Ничего, что позволило бы уличить испытуемого в двойной игре, пока не находилось, но Крюк упорно и тщательно продолжал порученное ему дело.

И вот теперь он ранен.

И не только ранен, но и спасен. Спасен все тем же Тиоракисом.

* * *

«То, что Тиоракис, в конце-концов, споткнулся и провалил операцию, это, в общем-то, нормально — рассуждал Дадуд, — это когда-то должно было произойти, если мы имеем дело не с подставой. То, что Крюк попал под пулю, тоже вполне естественно. Страхового полиса ему на этот случай никто не выписывал. Если предположить, что Тиоракис «перекрашенный» и понял, что Крюк к нему приставлен, то самое верное — было бы уложить его наповал, в ходе возникшей с жандармами перестрелки. Такое дело очень легко можно устроить. Самое большое, чем Тиоракис рисковал бы в таком случае — так это остаться у нас на подозрении. Не более того. Но ведь он же пер Крюка, можно сказать, на себе несколько часов! А ведь мог попросту добить, опять же, ничем не рискуя. Остался бы без присмотра и в том же положении. Отстранять его от руководства группой никаких оснований нет. Нормальная была бы игра, если бы он работал против нас: все то же — только без контроля. Очень удобно. Но он вытаскивает Крюка! Зачем? Если рассматривать его как «перекрашенного», — зачем? Какая-то более глубокая комбинация? Однако все это, как бы сказать… да, не алгоритмизируется. Ранение с неясным исходом, теперь вот болезнь с неясным прогнозом… Вообще, кто такой Крюк, чтобы на нем какие-то расчеты строить? Что-то больно сложно. Надуманно как-то для комбинации… А вот в концепцию «игрок» — такие действия, пожалуй, укладываются, да и в концепцию «куш в случае победы» тоже…

Или все-таки «перекрашенный»? Хотя, с другой стороны, где-то должен быть предел недоверию? Парень прошел все проверки, в том числе кровью… Конечно, мог бить по своим, чтобы завоевать доверие у нас… Однако, сколько же надо пролить крови и какое время безупречно работать на нашу организацию, чтобы я, к примеру, посчитал человека окончательно проверенным и полностью своим? Тогда и Крюка можно вечно считать на подозрении, да и кого угодно, кроме себя, конечно. Правда, если быть достаточно последовательным, то и себя надлежит поставить под вопрос. Можно ли абсолютно гарантировать, что меня самого не используют, допустим «в темную»? Эдак, до полной паранойи можно дойти! Нет, наверное, с проверкой Тиоракиса пора заканчивать. Достаточно. Нет у меня ничего против него… Так, предубеждение какое-то неясное — не более. А Крюка хорошо бы оттуда вытащить. Заслужил. Да и с Тиоракисом нужно познакомиться лично. И не только мне. Тоже заслужил. Если он скрытый честолюбец, пусть почувствует, как и на каком уровне его ценят. Пусть увидит возможные перспективы. Честолюбцам это полезно. Землю рыть будет. Если игрок — тоже хорошо. Его игра признана мастерской и теперь предлагается новое поле, новый кон, новая ставка. Это должно ему понравиться. А если он и то и другое — вдвойне хорошо!»

* * *

Парализованный астматик, прибывший на посадку в кресле-каталке, вызвал у проводников спального вагона неподдельное сочувствие. Поскольку каталка не проходила в узкое пространство вагонного коридора, они помогли молодому человеку, сопровождавшему больного, довести инвалида, с трудом опиравшегося на, по-видимому, очень больные ноги, до двухместного купе. Туда же занесли два небольших чемодана и скорбное колесное сидение, которое в сложенном виде засунули на багажную полку, пристраховав для верности специальным ремнем.

Из билетов, которые спутник инвалида предъявил кондуктору, усматривалось, что оба пассажира следуют в Баскен на довольно известный курорт для астматиков. Какие-то там пещеры были уникальные: ровная температура, воздух, насыщенный молекулами подходящих минералов, отсутствие аллергенов, подземные горячие источники… и все такое.

Здравница, несмотря на то, что находилась на мятежной территории, тем не менее, считалась довольно безопасным местом. Этому парадоксальному обстоятельству способствовали два фактора. Во-первых (или во-вторых?), — она была расположена в непосредственной близости от главного алмазодобывающего предприятия, чрезвычайно плотно прикрытого подразделениями жандармерии и частной охранной службы. А, во-вторых (или во-первых?), — сам курорт, как бизнес, принадлежал выходцам из какого-то баскенского клана, которые под себя, разумеется, не гадили и другим не давали.

Проводники заверили Тиоракиса (именно он сопровождал инвалида), что заранее предупредят о приближении к пересадочной станции и помогут ему и его подопечному выгрузиться из поезда. Ветка рельсового пути, уходившая в сторону Баскена, начиналась от железнодорожного узла, лежавшего в бывшей Черной степи, всего в трех десятках километров от Кривой Бэры, того самого города, из которого когда-то был вынужден бежать дед Тиоракиса вместе со всей своей семьей. Тиоракис почему-то вспомнил об этом, когда, устроив совершенно непритворно больного (хотя и не астмой) Крюка на спальное место, вышел из купе и стал от нечего делать изучать вывешенную между вагонными окнами схему маршрута с указанием станций, времени прибытий, стоянок и отправлений. Ему пришло в голову, что можно будет как-нибудь и когда-нибудь заехать в это место, посмотреть на декорацию, так сказать, в которой имела начало семейная сага, неоднократно слышанная им в изложении матери. «Хотя, какая там декорация! — подумал Тиоракис. — В Кривой Горе, наверное, все десять раз переменилось за прошедшую пропасть лет. Это с мамой надо ехать. Вот она-то сможет сказать, похож нынешний город — на город ее детства или нет».

За окном вагона, медленно проворачивалось пространство. Однако плавного его перетекания вдоль черты горизонта Тиоракис не замечал, хотя со стороны казалось, что он зачарованно смотрит на абсолютно не стоящий такого внимания пейзаж. На самом деле его взгляд был совершенно невидящим, а сам он витал где-то в своих мыслях. Если бы кому-нибудь пришло в голову спросить у него, что он видел, скажем, минуту или десять минут назад, Тиоракис не нашелся бы, что ответить.

Было о чем поразмыслить. Последние недели, насыщенные событиями вновь потребовали напряжения всех физических и душевных сил и снова поставили его в ситуацию трудного выбора.

* * *

После всех приключений, связанных с «неудачной» диверсией на железной дороге, нужно было организовать и, что самое сложное, безошибочно и убедительно сыграть нелегкий спектакль с эвакуацией Крюка из его временного убежища.

Когда при разработке операции старую и самую занюханную дачу на краю поселка определяли в качестве места, куда будет доставлен раненный боевик, предполагалось, что он там и загнется. А, собственно утилизация трупа должна была стать проблемой «баскенцев». Утащат они его в подступавший прямо к даче лес и там зароют, или оставят на месте до весны (в качестве сюрприза настоящим хозяевам дома) — для целей комбинации в изначальном ее виде значения не имело. Ни мешать, ни помогать боевикам в этом деле никто не собирался.