– Не задавайте мне вопросов, – буркнул он. – У нас нет времени.

Он быстро вышел, и она решила, что он отправился на полуденную молитву. Через пару минут она услышала шум воды и в последующем затишье представила, как он выполняет салах, обязательную молитву, которую мусульманские дети в приюте выполняли каждый день пять раз – на восходе, в полдень, к вечеру, на закате и в полночь.

Пока она ждала, парень у двери целился в нее из пистолета, вероятно от скуки.

Через полчаса Азим снова вернулся в комнату, на этот раз без пальто.

– Вы ходили молиться? – спросила она.

– Нет, – ответил он. – Я не религиозный человек. У нас не все молятся по пять раз в день.

Так что она ошиблась. Приглядевшись, она увидела, что у него между бровей всего лишь глубокая вертикальная морщина, а не молитвенная шишка.

Он подвинул стул ближе к ней.

– Сейчас я объясню, почему мы держим вас тут, – сказал он ледяным тоном. – Что касается детского приюта, то это не самое главное. Наша цель найти вашего приятеля Гая Гловера.

– Он не мой приятель.

– Нет? – Мистер Азим пошевелил языком и снял с него табачную крошку. – Вы делили с ним каюту во время плавания на «Императрице Индии».

– Я не делила с ним каюту, – ответила она. – Я была его сопровождающей.

Он удивленно поднял брови.

– Мне заплатили за то, чтобы я сопровождала его до Бомбея.

Азим стал чесать сначала шею, потом подбородок, словно ее слова вызвали у него аллергию.

– Не лгите мне, мисс Вива, – предостерег он. – Иначе мне придется причинить вам боль, а я этого не хочу.

Что-то неприятное, вроде тошноты, возникло в ее желудке и постепенно добралось до рта.

– Он был школьником, его исключили из школы, – забормотала она. – Я искала работу. Мне поручили присматривать за ним.

– Что ж, вы не слишком хорошо выполняли это поручение, – заметил он с иронией.

На снимке, который он достал из кармана, она увидела хорошо одетого молодого человека с черными волосами, намазанными бриолином и уложенными волнами. Он сидел в роскошной каюте в белой рубашке с заплывшим глазом и распухшей губой. Позади него на кровати лежал смокинг, похожий на дохлого пингвина. На полу стояла пара безупречных полуботинок.

– Это мой младший брат, – сказал Азим. – Ваш приятель Гай сделал вот это.

– Я знала об этом, – призналась она. – Только я тут ни при чем.

– Тогда почему не сообщили в полицию? Потому что он говнюк? – На его толстых губах заиграла жестокая улыбка.

– Нет. – Она посмотрела на него. – Это ужасное слово. Я никогда не использую его. Мне сказали, что там были особые обстоятельства, и что все решили не раздувать из этого историю.

– Что за особые обстоятельства?

Она посмотрела на свои руки и прошептала:

– Я не знаю.

– Вы знали, что Гай Гловер вор?

– Да, знала. – Во рту у нее так пересохло, что она еле говорила. – Ваш брат тоже узнал об этом. Почему он не выдвинул обвинение?

Он сжал пальцами губы и какое-то время смотрел на Виву.

– Потому, – проговорил он, – что нам удалось убедить мистера Гловера работать на нас, и теперь мы очень сердиты на него за то, что он скрылся. Мы слышали, что он собирался вернуться в Англию. Может, он уже плывет туда. Мы вас отпустим, когда вы поможете его найти.

После его ухода страж завязал ей глаза. Она слышала шаги Азима, спускавшегося по ступенькам, затем опять шум воды и рокот труб. Ловя звуки, доносившиеся с улицы, она различила стук колес и крики водоноса. Но не осмелилась позвать на помощь. Теперь она боялась мистера Азима. Он не шутил.

Перед уходом он заявил смертельно спокойным голосом:

– Мой брат хороший человек. Он не хочет, чтобы я мстил за него. Он не верит в заповедь: око за око, зуб за зуб. Но из-за вашего молодого друга он оглох на одно ухо. Да и на лице остались шрамы. Мне давно следовало убить мистера Гловера, но я думал, что он может быть полезен нам. Теперь он уже не полезен. Он предал нас. Теперь мой долг – ему отомстить.

На четвертый день, после завтрака – супа дхал и лепешек чапати – женщина позволила Виве помыться под струйкой ржавой воды и воспользоваться ведром (при этом она отводила взгляд). Вива ненавидела этот ритуал. После этого ей снова завязали глаза, и она слышала лишь звяканье ведра, задевавшего за края ступенек, когда женщина вперевалку ковыляла вниз. Теперь этот звук был для нее связан с тревожным биением сердца и сухостью во рту – после него обычно появлялся Азим.

Она по-прежнему боялась его, но теперь стала замечать в его поведении некоторую неуверенность. Он напоминал ей человека, который совершил набег на театральный гардероб, не имея ясного представления, что же ему нужно для спектакля. Иногда он приходил в прекрасно сшитых, дорогих и модных английских костюмах, которые он носил с вышитой мусульманской шапочкой, два раза в мягкой национальной одежде, но с моноклем, который все время выскакивал у него из глаза.

Схемы его допросов тоже были непредсказуемыми, и Вива стала подозревать, что его одежда была внешним выражением какого-то ментального кризиса. Иногда он закатывал ей лекции о своей вере: «Прежде всего я мусульманин, потом индиец, – сказал он как-то раз. – Коран учит нас, что мы имеем право на правосудие, право защищать свою честь, право жениться, право на достоинство, чтобы тебя никто не высмеивал». На следующий день он сообщил ей, что верит только в прогресс, а не в религию: в прогресс и реформы.

– Народу Индии пора, – сказал он, – перестать благодарить за каждую крошку, которая падает к его ногам, и восстать против проклятых британцев. Хватит быть их слугами: «О да, сэр, – передразнил он. – Я бегу, сэр, сейчас принесу, сэр».

На четвертое утро к нему вернулась уже знакомая ей одержимость.

– Что вы обычно делаете вечером по пятницам в детском приюте?

– Ничего особенного, – ответила Вива (в который раз!). – Мы ужинаем вместе с детьми, иногда читаем после ужина.

– Что читаете? – подозрительно спросил мистер Азим.

– Я уже рассказывала вам – поэзию, отрывки из Библии, иногда дети просят нас прочесть что-нибудь из «Махабхараты» или какие-то местные сказки – так мы лучше понимаем культуру друг друга.

Он сердито посмотрел на нее.

– А как вы объясните детям вот это? – Он сунул ей в лицо книгу. – Вы понимаете, что это такое? – Он весь дрожал от возмущения.

– Да, понимаю. Это священная книга Коран.

– А вот это. – Трясущимися руками он листал страницы. – Это величайшее оскорбление для мусульманина. – Тут он схватил ее за волосы и сунул лицом в книгу. Из нее были вырваны страницы.

– Я знаю. – Ее губы так пересохли, что она еле говорила. Впервые за эти дни она засомневалась, что выйдет отсюда живой.