— Я поглотила несметное количество душ. Я дочь тайны.

— А я сын.

Она рассмеялась:

— Ах так! А мы, случайно, не брат с сестрой?

Я пожал плечами:

— Не знаю.

Она бросила второй снежок и долго провожала его взглядом, пока он падал в сугроб далеко внизу.

— Давай бросим все это, Секенр.

— Давай.

Мы бросали снежки, пока оба не упали, задыхаясь и смеясь, как дети в конце изнурительной, но страшно веселой игры. Она взяла в руки последний снежок и, откусив от него, предложила мне.

Я покачал головой, и она запустила его вслед за остальными.

— И что теперь? — спросила она. Солнце низко склонилось к западу.

Она обвила меня рукой и притянула к себе.

— Ты гениальный ребенок, Секенр. Пришло время тебе стать мужчиной…

Она распахнула накидку, обнажив нормальное женское тело без каких-либо признаков деформации: изъянов, уродств и даже шрамов. Она стянула с меня одежду, и мы лежали рядом обнаженными на кровати из перьев, мужчина и женщина, покрытые потом и талым снегом, хотя тени уже удлинились и вечерний воздух стал заметно холоднее.

Какая-то часть меня недоумевала, что значит эта новая игра. Но другая часть знала. Потом ее лицо лежало в нескольких сантиметрах от моего, она нежно улыбалась, теребя мне волосы и гладя щеку.

— Этого мне недоставало больше всего, — сказала она.

— Секенр, — строго произнес отец внутри моего сознания.

— Тебе понравилось, отец? Это не напомнило тебе о маме?

— Секенр!..

— Доверься мне, отец. Я знаю, что делаю. — Но он не доверял мне, так что попытался захватить тело. Я воспротивился, отправив его обратно, и он залег на дне моего сознания, рассерженный и удивленный.

— Ты просто последний дурак! Ты подумал о последствиях своих поступков?

— А ты думал о последствиях своих, отец?

Пожирательница Птиц поцеловала меня в лоб.

— О чем ты думаешь, Секенр? Мне показалось, что твои мысли блуждают где-то далеко-далеко отсюда. — Ее рука пробежала по моей груди, животу и дальше вниз. Я задрожал.

Теперь мне все стало ясно. Все фрагменты мозаики-головоломки легли на свои места.

Я резко сел и взял в руки сумку с рукописью, лежавшую на моей одежде. Я никогда не рисковал оставлять ее вне зоны видимости.

— Что ты делаешь? — спросила она с искренним удивлением и беспокойством.

— Вот. Посмотри. — Я вынул листок с нарисованными птицами и поднял его так, чтобы его осветили лучи заходящего солнца. Краски запылали багрянцем, золотом, серебром. — Разве это не прекрасно? Это тебе. Подарок.

— Не надо, — сказала она, снова обняла меня и притянула к себе, заключив в кольцо ног.

Я действительно стал чародеем. Мысль о том, что я собираюсь сделать, не вызвала у меня слез, я не выдал себя ни звуком, ни выражением лица, ни взглядом, ни сменой ритма работы тела.

Я пожелал, чтобы крошечные птицы ожили и полетели по странице, лежавшей прямо на снегу. Я повелел им поглотить солнечный свет. Один раз я повернулся и мельком увидел пестрые фигурки, светящиеся, как угли, раздутые мехами. Пожирательница снова требовательно повернула мою голову к себе, подарив мне долгий страстный поцелуй.

Наконец я освободился из ее объятий. Сидя на ней сверху, я приподнялся на руках, глядя в ее непроницаемые глаза.

Я вспомнил, о чем говорил мертвец-библиотекарь перед тем, как покинуть этот мир. И прямо спросил Пожирательницу Птиц об этом. Вплоть до этого самого дня я не понимал, почему она правдиво отвечает на мои вопросы. Она задрожала, с силой вцепившись в мои плечи.

— Да, я привратница, — ответила она.

Меня сразу же зазнобило, но ветер, обдувавший мою голую спину, был тут совершенно не при чем.

— Мне пора, — сказал я. — Мне надо пройти через Ворота.

— Секенр, тебе известно, что это значит.

— Да. И мне очень жаль, что это ты.

— И мне тоже очень жаль тебя, Секенр. Ты заставил меня вспомнить вещи, о которых, мне казалось, я давно забыла. Я благодарна тебе за это. Действительно благодарна.

— При других обстоятельствах мы могли бы стать друзьями, — заметил я.

— А разве мы не можем оставаться ими какое-то время? Разве наша дружба должна прерваться именно теперь?

— Думаю, да.

— Глупости, Секенр. — Она притянула меня к себе, обхватила одной рукой за спину, а другой залезла мне между ног и прошептала на ухо:

— Мне придется бросить тебе вызов, Секенр.

— А мне — тебе. И я делаю это прямо сейчас. Я уверен, все остальные нас слышат.

С силой стиснув мои гениталии, она вцепилась мне в ухо зубами. Я сопротивлялся, пытаясь вырваться. Локтем я заехал ей в лицо. Она перекатилась, оказавшись сверху, и начала вдавливать меня в свою накидку из перьев, которая неожиданно сомкнулась надо мной, как вода, и я полетел во тьму между миллионами темных птиц, пронзительно кричавших человеческими голосами и кружившихся вокруг яростно бушующей массой из когтей и перьев.

Свернувшись клубком, я катался из стороны в сторону, пытаясь защитить лицо и промежность, а они выдирали мне волосы, царапая и расклевывая мне бока, спину, ягодицы, ноги.

Открыв глаза, я увидел Пожирательницу, стоявшую надо мной с распростертыми в воздухе руками, ее тело светилось колдовским светом, она произносила слова, которых я не мог понять.

Тут она обратилась ко мне, использовав внутренний голос:

— Прощай, Секенр. А может быть, здравствуй. Вскоре мы с тобой будем гораздо ближе, чем когда-либо прежде.

— Да, ты права! — прокричал я в ответ.

Наши разумы раскрылись навстречу друг другу. Она открылась мне, жадно устремившись к моей умирающей душе, чтобы вобрать ее в себя. Я уже чувствовал ее триумф, сменившийся беспокойством и наконец тревогой, когда в моем и в ее сознании последовательно возникли образы: другой свет, нарисованные на странице птицы, переполненные солнечным светом, поднимающийся с листа бумаги дым…

Она поняла. Но было слишком поздно. Как только пергамент загорелся, она дико закричала.

Мне не надо было узнавать ее истинное имя, я захватил ее сущность, когда создал имя «Пожирательница» с помощью кисти и ручки на бумаге, сымитировав одно-единственное изображение птички, которое она беззаботно нарисовала собственной рукой, не задумавшись о последствиях. Этого оказалось вполне достаточно.

Ее бледное тело горело, закипая, покрываясь пузырями, кожа лопалась и сползала, а она вцепилась в меня, снова сомкнув вокруг меня кольцо рук, и мы вдвоем покатились по снегу в окружении вьющихся над землей птиц — мы оба горели и кричали, она ругалась, бесконечно повторяя мое имя, а в самом конце начала просить меня, умоляя то ли о прощении, то ли о милосердии — не могу сказать.