ее встретили дети Татьяна и Алексей, а также ее мать Руфь Боннэр. Они привезли Елену в дом на Мейплвуд-авеню в Ньютоне, что в часе езды от Бостона. Американские врачи занялись ее многочисленными проблемами, включая некроз сердечной мышцы и спазмы коронарных артерий, что требовало шунтирования, а также ее глаукомой с прогрессирующим сужением поля зрения.

Несколько лет я поддерживал связь с Ефремом Янкелевичем, мужем Татьяны, и знал, что даже в Америке Елена жила в очень стесненных условиях. Казалось неправдоподобным, чтобы она могла провезти с собой на Запад документы, и еще более неправдоподобной казалась наша встреча, поскольку она отказывалась давать интервью. Тогда, в начале 1986 года, из «штаб-квартиры» в Бостоне пришла телеграмма: есть документы, представляющие интерес. Хочу ли я приехать и взглянуть на них? Это было заманчиво.

Я предложил газете «Обсервер» командировать меня в США, что они с готовностью и сделали, и на следующий день, 6 февраля 1986 года, я вылетел в Бостон. Я не видел Елену с нашей последней встречи в Риме в декабре 1975-го. «А вы поправились», — сразу сказала она, когда я вошел. Следующие два дня мы лихорадочно работали с бумагами. Я сразу понял, какая страшная правда в них содержится: не только вся глубина мучений Сахарова, которые он испытал в больнице во время голодовок, но также и отвага их обоих, и беззащитность перед жестокостью КГБ.

К сожалению, я не мог цитировать Елену из-за ее обещания, но она много мне рассказывала о странной жизни своего мужа. «Андрей теперь живет в своей квартире. Он ни с кем не встречается, но иногда, с разрешения правительства, к нему приходит один ученый. Андрей все делает сам: ходит за покупками, готовит, стирает. Единственная возможность с кем-то поговорить — это позвонить нам сюда, в Бостон. Ему разрешают это делать два раза в месяц. Иногда он ходит гулять. Люди замечают его, но сторонятся, потому что рядом всегда находится агент КГБ. Если даже Андрей идет в магазин, тот следует за ним. Иногда мы получаем почту, в основном журналы и газеты. Ее оставляют милиционеру, который дежурит у нашей двери. И он передает ее нам. Мы благодарим его, а он в ответ молчит. Странное поведение. Скучна ли жизнь? Нет, она слишком страшная, чтобы быть скучной. К тому же у меня перикардит, плеврит и низкое давление, не говоря уже о таких мелочах, как зубы».

Тогда же Елена впервые узнала о том, что КГБ снимал их на пленку и продавал эти пленки на Запад как доказательства того, что у них все нормально. По телефону она попыталась предупредить об этом Андрея. «Они нас снимают», — повторила она несколько раз. Но он не слышал ее. Телефонная связь периодически прерывалась, как только она говорила что-то, неугодное КГБ.

8 февраля Михаил Горбачев во время своего визита во Францию, сам того не желая, помог нам, проинформировав западных журналистов о том, что Сахаровы живут в Горьком в нормальных условиях. Сахарову только не разрешено выезжать за границу, заявил он, потому что тот работал над советской водородной бомбой и знает государственные секреты. Куда бы ни отправлялся Горбачев, везде его спрашивали о семье Сахаровых. А это серьезно омрачало положительную репутацию нового советского лидера. Но по крайней мере, когда он сказал, что Сахаровы ведут нормальный образ жизни, никто не мог обвинить его во лжи. Не было никаких доказательств. А я был готов их предоставить.

На следующий день «Обсервер» поместила на первую полосу мой материал «Сахаров рассказывает о пытках КГБ». В двух следующих выпусках люди в десятках стран могли прочитать «горьковский архив», как стали именовать документы, подробно описывающие «нормальные» условия жизни в Горьком и жестокие методы, которые к Андрею применяли в больнице. Горбачев был поставлен в тупик. Я следовал тезису самого Сахарова о том, что каждое нарушение прав человека должно быть возведено в ранг политической проблемы для государства, нарушающего эти права.

«Обсервер» заплатила за использование материалов, которые затем были проданы более чем в двадцать журналов в разных странах, чтобы собрать необходимые средства для помощи академику Сахарову и на защиту прав человека в СССР. Американская пресса это не одобрила. Во-первых, потому, что эту сенсационную информацию первой успела опубликовать британская газета. Во-вторых, оплата источника информации или интервью противоречили американской журналистской этике. Материал представлял общественный интерес, поэтому он должен быть доступен всем. У британской прессы руки были развязаны. Мы также знали, что материал получит большую известность, если газетам за него придется платить. Соглашение с «Обсервер», а также моя помощь позволили семье Сахаровых контролировать эти важные документы, чтобы их публикация не нанесла Андрею и Елене никакого вреда. Главная цель была достигнута. На нового советского президента было оказано серьезное давление как раз тогда, когда он раздумывал, рисковать или нет с освобождением Сахарова.

Горбачева не могла радовать публикация «горьковского архива», потому что в глазах мировой общественности он и его правительство предстали твердолобыми людьми старой советской закалки, пытавшими пожилого больного человека за ненасильственное отстаивание своих политических взглядов. И больше ни разу при встрече с любым западным лидером, даже иностранным коммунистом, он не мог избежать упоминания о Сахарове. Горбачев мог разрешить Андрею вернуться в Москву. Однако Елена боялась, что КГБ могло по-своему решить эту проблему. У Андрея было слабое здоровье. У него было больное сердце. В тот день в Бостоне она сказала мне: «Они могут запросто ночью пробраться в нашу квартиру и задушить его подушкой, а потом объявить, что он умер от сердечного приступа. И никто не сможет уличить их во лжи».

Последние дни в Горьком

Ужасная мысль о том, что Андрей может умереть или быть убитым, пока она находится за границей, заставляла ее думать о скорейшем возвращении. Она боялась, что КГБ использует публикацию бумаг как повод, чтобы не дать ей вернуться. Мы осторожно обходили ее высказывания во всех статьях, но было очевидно, что эти документы попали на Запад через нее, пусть и с американской помощью. КГБ же полагал, что их вывезли в портфеле дипломата.

КГБ можно простить заявления, что Елена держит свое обещание только на словах, а на самом деле она не смирилась. Бумаги были важны как способ давления на советское правительство, это был значительный риск, который кому-то надо было взять на себя. Вся операция, я думаю, оказала огромное влияние на будущее Сахарова и всего Советского Союза, и я рад, что и мне удалось приложить к этому руку.

Новость о том, что на