Лако нахмурился, крякнул, бросил на нее недовольный взгляд.

— А то я раньше там не гулял… со своими приговорами, — буркнул он. — В Харве сейчас делать нечего. Тут такое скоро начнется…

— Слушай, а что начнется? — тревожно спросил Ар-Шарлахи. — Вот и колдун то же говорит…

— А это ты своих дружков спроси с кивающих молотов, что они там затевают! Такая дрянь в пустыне завелась — лучше и не встречаться. Вроде корабль, только без мачты, представляешь, и весь в броне, как черепаха. Сворами ползают. Колес вообще не видать, впереди из рубки труба торчит… И вот как ударит он, варан, огнем из этой трубы… Жуть, да и только. Сам видел.

— Ударит? А в кого? В нас?

— Да нет. Друг в друга палят. Да и нам достанется, если подвернемся…

— Поня-атно… — потрясение протянул Ар-Шарлахи и нервной рукой взял чашку. — Значит, все-таки будут воевать здесь. У нас…

Лако выцедил свое вино и с любопытством уставился на Ар-Шарлахи.

— Интересный ты человек, — заметил он. — Хоть бы спросил, за что тебя казнили в Харве.

— Да, правда! — спохватился тот — Что стряслось-то?!

— Значит, так, — с удовольствием сказал Лако и помедлил. — В Харве — казни. Причем таких людей жгут зеркалами — оторопь берет. Советников, сановников… Прямо как во время первой смуты. Тамзаа казнили, Альраза… Слышал таких? Друга твоего караванного Хаилзу… Ну и мелочь всякую. Тебя, к примеру, команду твою…

— Меня? Любопытно…

— Объявили, что тебя, а уж кого там на самом деле — не знаю…

— Хорошо, а за что?

Лако хмыкнул и неопределенно пошевелил бровью.

— Я сначала думал — за Пальмовую Дорогу. Потом прикинул, думаю, нет, что-то тут не так… Когда по оазисам указ оглашали, о мятеже ни слова не было. Только о покушении на государя…

— Не понимаю… — беспомощно проговорил Ар-Шарлахи. — Ну ладно, допустим, разгневался Улькар… Допустим, решил, что нас с Алият прикончили, а воду подменили… Но меня-то он как мог казнить?..

Ход корабля постепенно менялся. Выматывающая душу тряска по белой зыби пустыни Чубарра кончилась. «Тушканчик» уже плавно покачивали и накреняли пологие барханы ничьих песков.

Все-таки Ар-Шарлахи на удивление плохо разбирался в людях, даром что учился когда-то у премудрого Гоена. Хотя, правду сказать, и сам Гоен по натуре был весьма доверчивым и наивным человеком… Словом, государя своего Ар-Шарлахи так до конца и не понял. При всей своей вспыльчивости Улькар никогда никого не казнил сгоряча. Потрясшие Харву казни были просто необходимы. Целебная морская вода — доставлена. И кто же в здравом уме решится оставить живыми тех, кто знает хоть что-нибудь о дороге к морю?

Подмены государь не заметил. У него действительно была плохая память на лица, а Шарлах, наученный досточтимым Тамзаа, вел себя при встрече очень естественно: кланялся и молчал, как бы лишившись от страха дара речи.

Итак, свидетелей всех убрали, государь искупался в морской воде и, надо полагать, обрел бессмертие. Ни доказать, ни опровергнуть это уже невозможно, поскольку сорок дней спустя он был отравлен одним из наследников (разумеется, не тем, который в итоге пришел к власти). Да оно, быть может, и к лучшему, поскольку государству Харва существовать осталось совсем немного…

Памяти Любови Лукиной

В переулках лежала коричневая масляная грязь, бурлили мутные ручьи, жались к деревянным домам и заборам клочки ноздреватого, черного от золы снега. По этим-то хрустящим, проваливающимся под ногой клочкам выбрались из переулка на покрытый глинистой хлябью асфальт два молодых и вроде бы интеллигентных человека. Во всяком случае, ругань их была приглушенной и по нашим временам вполне цензурной.

Видимо, хотели пройти коротким путем, да вот заплутали…

— К-козлы! — со злобой выдавил один и оглянулся на пересекающую переулок траншею. — Ненавижу!..

Второй восторженно посмотрел на него — и заржал.

— Ты чего? — не понял тот.

— Оригинально мыслишь, — отсмеявшись, сообщил второй и указал на серый дощатый забор.

«Козлы! Ненавижу!» — крупно, с чувством начертано было на нем.

Увидев надпись, первый скривился. Чем-то он напоминал горбуна: сутулый, одно плечо чуть выше другого, но главное, конечно, лицо — умное, злое, с торчащим вкось подбородком.

— Идеи носятся в воздухе, — проворчал он наконец.

— Ага! — радостно закивал второй. — И прилипают к заборам!

Этот в отличие от товарища был долговяз и как-то изящно разболтан в суставах. Выпуклый иконный лобик, голубенькие наивно округленные глазки, дурашливо отвешенная нижняя губа. Хотя, судя по предыдущим фразам, простачком он всего лишь прикидывался и в остроязыкости с ним лучше было не тягаться.

По липкому от грязи тротуару оба направились в ту сторону, где в весеннем влажно-синем небе сияли, круглясь, новенькие луковки золотых куполов. День клонился к вечеру.

— Храм имени усекновения главы городской администрации, — с удовольствием выговорил длинный.

Похожий на горбуна криво усмехнулся в ответ, демонстрируя ехидный неправильный прикус. Миновав церковь, еще обнесенную строительным забором из бетонных плит, на которых опять-таки много чего уже было понаписано, молодые люди поравнялись со стеклянным щитом, утвержденном на утопленных в асфальт штырях. Раньше, помнится, на щите этом красовалась реклама компьютерной фирмы, изображавшая двух пользователей со спины. Тот, что покруче, оседлал «хонду», второй (судя по всему, лох) сутулился на трехколесном велосипедике… Теперь же из металлической прямоугольной рамы на прохожих проникновенно смотрели бесстыдно-честные глаза будущего народного избранника. Внешность у избранника была самая что ни на есть сицилийская: смуглый залысый лоб, усики скобочкой, подпертый зобиком тяжелый подбородок. «Построил храм — построит всю Россию», — скупо извещала надпись в нижней части плаката.

— В затылок! — не преминул съязвить долговязый. — В две шеренги.

Похожий на горбуна приостановился, озабоченно озираясь и, кажется, ища, чем бы в этот самый плакат запустить. Однако снег вокруг был грязный, камни — тоже, а рук марать не хотелось.

Мимо прошли три подростка. Шедший по центру, судорожно жестикулируя, о чем-то взахлеб рассказывал. Кажется, о некой рок-группе. Словарный запас у меломана то и дело иссякал, и тинейджер постоянно срывался на звукоподражание:

— …та-кой, в натуре, такой… врр… ззу…

— О! — сказал долговязый, назидательно воздевши палец. — Вот что случается с теми, кто, вмазав, не упражняется в родной речи… — Тут он взглянул искоса на спутника. — Ну ты чего, Влад? Опять козлы? Ненавидишь?