завтра; а то, взявшись за руки, стояли на берегу и смотрели, как бушует море, подбрасывая на волнах легкие суденышки… Случалось, что дети ссорились, но очень редко и ненадолго, оба быстро забывали о размолвке. Они были неразлучными друзьями, их всегда видели вместе. Так росли они, не зная ни горя, ни забот, — одно счастье. Этими малышами были я и та девушка, о которой вы уже слышали. Но что прошло, того не вернешь. Как возвратить те давние безоблачные дни! Воспоминания служат мне отрадой — и они же причиняют боль. Мы носили знатные фамилии: я — Ли, она — Ким. Ты, Вэй-цзя, верно, знаешь, что это — старинные корейские фамилии. Когда пришли японцы, наши отцы подали в отставку и удалились на покой. Они были двоюродными братьями и давними друзьями. Дома обоих семейств стояли у самой рощи, в каком-нибудь десятке шагов друг от друга. Отцы наши тяжело переживали страдания своих соотечественников, но не видели выхода — с одним бревном не построишь дом, один в поле не воин — и предпочли уединенную жизнь на лоне природы. Они часто навещали друг друга, сидели у очага и пили подогретое вино; затем пускались в разговоры о тяжелых временах, пели грустные песни и плакали. Конечно, тогда я еще не мог догадаться, о чем они подолгу толкуют, но мою неокрепшую душу охватывало какое-то возбуждение. Позднее я стал кое-что понимать. Случалось, они на полуслове обрывали беседу и горько плакали, глядя на нас. Эти сцены никогда не изгладятся из моей памяти.

Но оставим пока наших отцов. Нас с девочкой с детства связала теснейшая дружба. Мы росли товарищами, ходили друг за другом словно тень и обычно обедали то у нее, то у меня за одним столом — порознь мы капризничали. Наши матери тоже крепко дружили. Каждая из них относилась к ребенку подруги как к своему собственному. Как счастливы мы были, окруженные семейным уютом! Мы начали учиться. Ее отец стал нашим преподавателем. Мы занимались по одинаковым книгам, учитель был равно терпелив с нами, но девочка оказалась способнее меня и много мне помогала. Мы занимались по три-четыре часа в день, а потом, взявшись за руки, отправлялись гулять в рощу или к морю. Неподалеку жил один наш родственник, мой двоюродный брат. Когда он женился, родители взяли нас с собой на свадьбу. На другой день мы в лесу устроили игру в обручение. Девочка изображала невесту, я — жениха. Был погожий весенний денек, какому радуются и люди, и цветы, и ветер, и зеленеющая трава. Игра шла скучновато, пока мы не вспомнили о свадебных нарядах. Я нарвал побольше цветов, вплел их в ее косы. Она опустила голову, как подобает невесте. Я взял ее за руку, и мы зашагали. Конечно, мы были слишком малы и глупы, чтобы понимать, что такое брак. Вдруг неподалеку показались двое взрослых. Наши отцы! Приблизившись, они остановились в недоумении:

— Что это вы так расфрантились?

Мы почувствовали себя пристыженными.

— Мы играем в жениха и невесту, — ответил я. — Она — невеста, я — жених.

Наши отцы расхохотались.

— Как тебе нравится эта молодая пара? — спросил мой отец своего спутника.

Тот потеребил рукой длинную редкую бородку, еще раз осмотрел нас. Видимо, ему в голову пришла какая-то мысль. Он с улыбкой кивнул головой:

— Занятно! Ишь пострелята, как здорово изображают! Что же, пожелаем им счастья!

В ту пору я не уразумел смысла его слов: он уже тогда прочил свою дочь мне в жены.

Время летит быстрее стрелы. Мы жили не торопясь и не заметили, как нам стало одиннадцать, потом двенадцать лет. Но наша привязанность не ослабела. Родители не мешали пашей дружбе. Мы по-прежнему вместе занимались, вместе играли в лесу. Отец моей подруги был на редкость добрым и никогда не преследовал нас ворчливыми наставлениями. Он обучал нас песням. Весной, когда лес оглашался щебетанием птиц, мы с подружкой, радостно возбужденные, принимались петь, и голоса наши перекликались с голосами птиц. Кстати о птицах. Как-то вечером к нам в гости пришел мой двоюродный брат и подарил мне зимородка в бамбуковой клетке. Я страшно обрадовался этой пестрой птичке; красный клюв, зеленые перышки, желтые коготки — просто загляденье! Не знаю, водится ли в ваших краях такая птица. Было поздно, девочка уже легла отдыхать, и я не решился позвать ее. Всю ночь я не мог сомкнуть глаз: то беспокоился, что клетка висит на карнизе — как бы туда не забралась кошка; то воображал, в какой восторг придет моя подруга, когда увидит птичку; то жалел, что брат принес мне всего одну птицу. Куда лучите, если бы их было две: вторую я бы непременно подарил своей подружке… Так я и не уснул. Наутро, едва рассвело, я соскочил с кровати. Мать спросила, куда я так рано собрался. Я пробормотал что-то в ответ и, даже не умывшись, со всех ног кинулся к девочке. Она еще сладко спала. Я принялся трясти ее:

— Вставай! Вставай! У меня есть зимородок. Какой красивый! Идем скорей смотреть…

Ничего не понимая спросонья, девочка протерла глаза, взглянула на меня, потом быстро накинула платье, спустила ноги на пол, и мы помчались к нам. Я снял клетку с карниза и поставил ее на низенькую скамеечку, чтобы моей подружке было удобно разглядеть птичку. Девочка пришла в восхищение.

— Мы будем ухаживать за птичкой, чтобы она не умерла, — воскликнула девочка, проводя рукой по клетке, и нечаянно приоткрыла дверцу. Проворная пичуга, пискнув, выпорхнула наружу и вмиг исчезла из виду. Мое сокровище пропало! Слезы брызнули у меня из глаз.

— Я разрешил тебе посмотреть птичку, а ты ее выпустила, — укорял я девочку. — Теперь вот давай мне за нее что-нибудь, а то не буду с тобой водиться… И маме твоей скажу…

У бедняжки лицо стало пунцовым, она разрыдалась: не нарочно же она выпустила птичку! Но я все больше растравлял себя слезами и не переставая твердил, что девчонка должна возместить мне ущерб. Так мы ревели оба, пока не прибежали перепуганные родители.

— Что за скандал в такую рань? Чего вы не поделили?

— Она выпустила зимородка. Пусть теперь отвечает!